"Поэтоград" № 28 (285), 2017.

Людмила Колодяжная — поэт, литературовед, автор-исполнитель. Родилась, живет и работает в Москве. Окончила 52-ю математическую школу и механико-математический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова. С 1973 по 1990 год работала в Лаборатории вычислительной лингвистики МГУ им. М. В. Ломоносова, в области компьютерной лексикографии. В 1985 году окончила заочную аспирантуру Института языкознания РАН. В 1987 году защитила диссертацию на степень кандидата филологических наук по специальности "Математическая лингвистика". Диссертация "Структура словарного текста в аспекте машинной лексикографии" была опубликована в издательстве НИВЦ МГУ (1987 год). С 1990 по 2008 год работала в Институте русского языка РАН старшим научным сотрудником. С 1994 по 2011 год работала в проекте В. П. Григорьева "Словарь языка русской поэзии 20 века" — как создатель и ведущий компьютерной базы Словаря, так и в качестве соавтора-составителя статей и члена Редколлегии. Опубликовано 5 томов Словаря (2001–2014 гг.) и книга "Собственное имя в русской поэзии. Словарь личных имен" (2005 год. В соавторстве с В. П. Григорьевым и Л. Л. Шестаковой).
Стихи начали публиковаться в начале 90-х годов — в журналах "Радуга" (Таллинн), "Грани" и т. д. С 1994 года — член Центрального дома ученых Российской Академии наук — секции: "Собеседник" (художественное слово) и Литературное объединение. С 1999 года стихи публикуются в сети Интернет. С 2000 года — член Союза литераторов России. С 2007 года — руководитель Литературного объединения Центрального дома ученых Российской Академии наук (www.lito-cdu.ru). Дипломант премии "Выдающийся деятель культуры" 2009 года. Победитель Международного конкурса "Золотая строфа" — 2011 (Стихи о любви), 2012 (Философская лирика), 2013 (Городская лирика). С 2014 года — член Союза писателей ХХI века. Издано около 20 альбомов песен на стихи Людмилы Колодяжной. Композиторы: Ольга Кузьмичева, Инна Николаева, Александр Долгополов, Александр Матюхин. Официальный сайт: www.likolod-poet.ru

Я живу в деревне Тропарёво,
там — в окне береза, в доме — ветер...
Том Минеи, где по строкам ровным
я Тропарь читаю на рассвете.

Сквозь узор славянской темной вязи
проступает Образ — древен, светел,
словно восстанавливая связи
между прошлым временем и — этим.

Каждый день ведь посвящен кому-то,
я Тропарь читаю на восходе,
и за эти краткие минуты
жизнь святая предо мной проходит.

Полка книжная, Минеи-Четьи...
Мучеников — не сгорает слава.
Я Тропарь читаю на рассвете —
скоро будет день Петра и Павла.

Взглядом медлю я на строках
ровных...
Ветер, он страницы здесь листает,
в доме, где в деревне Тропарёво
Тропари я древние читаю...

Утро... Тропка в Тропарёвском Стане.
Я еще от мира далека.
Может быть, строкой последней станет —
первая июньская строка.

Вот — она уже лучом согрета,
падает с небес тетрадный лист,
ведь нельзя узнать стези поэта,
входит утром в дом Господне Лето —
сквозь умолкший соловьиный свист.

Спит строка, пропитанная светом,
словно отголосок детских грез,
пусть сверкнет над горизонтом где-то,
насыщаясь блеском майских гроз.

Тонет тропка в Тропарёвском Стане,
в розовых березовых лесах.
Но последняя строка вдруг станет
первой строчкой там, на небесах.

Ведь лучом она тебя не ранит —
ранняя июньская стезя,
просто — тропка в Тропарёвском Стане,
без нее поэту жить нельзя.

Тонкий луч канет в чашу колодца
и роса луг далекий оденет,
это — август по травам крадется,
и озерная гладь холодеет.
Каждый день сквозь прозрачную вазу
проникают лучей первых спицы,
и забытого слова оазис
озаряет пустыню страницы.

Что сегодня мы скажем — неважно,
повторение — будней основа,
странник мой, утоли свою жажду,
прочитав по губам это слово...

Ты пройдешь в тот прозрачный оазис,
озаряющий поле страницы,
ты оставишь в прозрачности вазы
голубое перо Синей Птицы,

тень ее пролетит над колодцем
и звезды отраженье заденет...
Это — август по травам крадется,
и озерная гладь холодеет.

Прозрачная дрожит роса
на травах на листочках,
как та прозрачная слеза,
что кружит в каждой строчке,

пусть не кончается июль,
пора жары полдневной,
пусть солнца золотистый руль
мерцает во вселенной,

и пусть уже прохладен пруд
в любое время суток,
но вот — навстречу мне плывут
подросших — пары уток,

теряется минутам счет
в просторе утра светлом,
мелодия листвы растет
и в даль плывет — за ветром,

к настилу льнет волны прибой,
луча скользит иголка,
я жду свидания с тобой
после разлуки долгой.

Под шум березовых вершин,
в четырнадцатый день готова
с тобой прогулку совершить
туда, где Спас Медовый.

Где тихо колокол звенит,
близ леса, на опушке,
и стройный хор плывет в зенит
в час утренний в церквушке.

Начнется так Успенский пост...
Мы путь пройдем в молчанье,
преградой в человечий рост —
соцветья Иван-чая.

Тропинка все же приведет,
пускай, узка, неровна —
на рынок старый, в Тропарёво,
где продают душистый мед...

Рука касалася руки,
в тиши сливались наши речи,
сказала я — Как высоки
в лесу березовые свечи.

Они до неба достают,
но высота им не опасна...
В лесной глуши вдруг вырос пруд,
заросший чуть — узорной ряской.

Плыла вечерняя пора,
на горизонте зрели тучи,
мы шли среди последних трав,
еще высоких и цветущих.

Их никогда никто не рвал,
цветы загадочные эти...
Ты им названия давал,
они нас окружали сетью.

Казалось, будет так в Раю,
на той неведомой поляне,
где мы когда-то на краю,
на той черте с тобою встанем.

И я коснусь твоей руки,
и будут зреть над лесом грозы,
и ты мне скажешь — высоки,
как на Земле, и здесь — березы...

Ты пропел мне сегодня строки —
Я когда-то тебе их сказала...
к вершинам над нами высоким
мелодия ускользала.
Вплетаясь ниточкой шелка
в сети ветвей зеленых,
дрожало в вершинах долго
рожденное нами слово...
Мелодия стала тропинкой,
ведущей нас берегом озера,
и растворялась в дымке,
там, за лесом березовым.
Тропинка мелодией стала,
вилась над березовым лесом
и долго над нами дрожала,
как отголосок небесный.
Пусть — сказанное когда-то
с прозрачных страниц ускользает,
пусть — забываются даты,
но Слово — не исчезает...

Не знаю, где луча исток,
в какой далекой звездной нише,
но прочитаю между строк
все, что словами не опишешь.
Я вспомню озеро, печаль,
и блеск, и плеск воды прохладной,
и Вас, покинутый причал, —
Вы отплываете куда-то.
Меня ставили одну
перед иконой, там, где тише...
Я утром подойду к окну —
и Вашу тень еще увижу.
Я вспомню утро, Иван-чай,
растущий в роще за холмами,
и журавлиное "Прощай",
летящее вослед за Вами.
Я снова перечту письмо,
тот неизменный ровный почерк,
слова все те же... Все равно —
вся жизнь осталась — между строчек.

Мы шли с тобой по краешку Земли,
и озеро блестело где-то справа,
а слева безымянные цвели —
июньские, в пыли дорожной травы.
Казалось, нас небесный Голос звал...
Боясь цветы примять, шли осторожно,
и как Адам, ты имена давал
пробившимся былинкам придорожным.
Сквозь облака пронзили даль лучи,
дорога уводила в бесконечность,
я слушала речей твоих ручьи
и мне казалось, наступила вечность.
Казалось, это будет навсегда —
не прорастут уже событий зерна,
и жизнь уйдет, ее печаль, беда,
а будет только — справа гладь озерная,
и мы идем по краешку Земли,
боясь примять цветы, так осторожно,
те, безымянные, в дали, в пыли,
бредущие, как мы, по бездорожью...

В лесу безлюдном было тихо,
но что-то ветер нам шептал.
Мы шли, ты пел про Эвридику,
а на холме высоком диком
куст Иван-чая расцветал.
Нам этот путь еще приснится,
где мы вдвоем идем, поем...
Но я всегда была — синицей,
а ты — далеким журавлем.
Жива — земною я водицей,
а ты — небесным жив дождем...
Была земной я птицей робкой,
ты — на просторных плыл крылах.
Но нам еще приснится тропка,
затерянная в небесах.
Безлюдно станет там и тихо,
июньский будет суховей.
И ты споешь про Эвридику...
Ведь знаю я, что ты — Орфей.

Она была, как новичок,
возникший здесь во мгле.
Она была еще дичок,
привитый здесь к земле.
И стал родным ей косогор,
пред ним склонялась ниц...
Но снился ей небесный хор
прозрачных райских птиц.
И ветер, свитый с тишиной,
чертил над ней круги,
она роняла на земной
поляне лепестки.
Она спасала от беды
идущих мимо — всех,
даря небесные плоды
им для земных утех.
Она протягивала к ним
ветвей волну весной,
и рос над ней лучистый нимб,
пронзенный тишиной.
Она, как Дерево Добра,
ветвями шелестит,
но знает — вновь придет пора.
И к Раю возлетит...

Нас сквозь осень звала и вела,
раздвигая прохладу, дорога.
И сказал ты: Смотри — ветла
над твоим склонилась порогом.
Нарастала заката тревога,
но еще была даль светла.
И сказал ты: Печаль сотри,
это просто окончилось лето...
Прозвучало эхо ответа:
Над порогом ветла, смотри...

Это к ней нас дорога вела,
постоим у осенней границы,

Странник мой! Мы должны склониться —
у нее, как у нас, нет угла...

Строка подобная волне
спешит за горизонт туманный,
где золотом осенних дней
причал затоплен деревянный.

Словами память заросла,
как жизнь, вдруг ставшая судьбою,
и я границу перешла,
мне отведенную тобою.

И я увидела простор,
уйдя из стен глухого дома,
вошла в тот незнакомый двор,
где рос старинный Сад огромный.

Я провела строку за край,
за ровный горизонт страницы,
и показалось — это Рай,
который мне еще приснится.

Осенний день на летний был похож...
Но озеро готово было к стуже.
Казалось, лишь листвы упавшей дрожь
его покой торжественный нарушит.

Твой взгляд был холоден, как озеро, и — я
произнесла одно всего лишь слово,
но только деревянная скамья
раскрыла мне объятия сосновые...

Так одиноки были мы вдвоем,
в прозрачный лес в дали вплывали зданья,
и ты сказал — давай, в ту даль пойдем,
чтоб звук шагов смешать — с листвы шуршаньем.

Как хорошо, что цель была ясна...
Расстались на осеннем мы пороге,
и не твоя, наверное, вина,
что разошлись в дали — наши дороги.

На летний — был похож осенний день,
но листья падали уже покорно,
и зимних облаков стояла тень
над гладью золотистою озерной.

Материалы номера № 28 (285), 2017 г.