Главная
Издатель
Редакционный совет
Общественный совет
Редакция
О газете
Новости
О нас пишут
Свежий номер
Материалы номера
Архив номеров
Авторы
Лауреаты
Портреты поэтов
TV "Поэтоград"
Книжная серия
Гостевая книга
Контакты
Магазин

Материалы номера № 32 (289) ,2017 г.



ПРОХОДИТ ЛЕТО

Ольга Ефимова — поэт, прозаик, литературный критик. Родилась в Москве. Окончила экономический факультет МГПУ по специальности «Менеджмент в сфере образования». С 2014 года посещает поэтический семинар С. С. Арутюнова в Литературном институте им. А. М. Горького. Ранее занималась в литературной студии «Жизальмо» под руководством Т. М. Котеневой-Громан. Участвовала в фестивале литературных студий Москвы в музее В. В. Маяковского (2014). Публиковалась в альманахах «Пегас», «Золотое сечение», журналах «Дети Ра», «Цветные строчки», «Зинзивер», «Зарубежные записки», в газетах «Литературные известия», «Поэтоград». Живет в Москве. Член Союза писателей XXI века.



* * *

Застыв на распутье
В смущеньи глубоком,
Ты чешешь затылок, дороги кляня:
Направо пойдешь — не воротишься к сроку,
Налево пойдешь — потеряешь коня.

Одна — через кладбище, в ямах — другая…
Как висельник, весел, как облако, бел,
Стоишь, лихорадочно лоб утирая:
«Уж лучше:
Шаг вправо, шаг влево — расстрел».



* * *

Ни одного цветущего дерева
Вам не спасти, Любовь Андреевна.

…Как некстати в доме затеян бал!
Изнывали скрипки, рояль стонал…
На закате — крах.
Тихо плакал брат:
C молотка ушел белоснежный сад.

Щепки летели, стучал беспощадно топор.
Вишни срубили.
Раневская едет в Париж.

Не успокоил с нелепым студентом раздор.
Парень был прав.

За кордон от себя не сбежишь.



* * *

Посыпался дождь, как студеный стеклярус.
Чернел небосвод одеяньем вдовы.
Сырого зонта неприкаянный парус
Швырнуло на рифы чужой головы.

Как волны прохожих
Осанкой похожи:
Остаточно живы, частично мертвы…
…Лежит на бульваре ноябрь толстокожий
Седым покрывалом пожухлой травы.



* * *

В утренних сумерках
Первого дня сентября
Дикие утки, крича,
Прилетели с ночлега
Шумными стайками
К озеру сонному вспять.
Жирная кряква —
Желанный трофей человека.

Утки снижались — кружа,
Подгоняя птенцов…

Стоя по грудь в камышах,
Мужичок в камуфляже
Целился влет,
Повернувшись к восходу лицом.
Грозный патрон
Мелкой дробью свинцовой заряжен.

Старый охотник
Нажал на крючок спусковой
(Воздух студеный
Был грохотом выстрела вспорот):
— Знатный самец!
И приклад от плеча оторвал.
Селезень сбитый
Упал на открытую воду.

Белый туман
Оседал над низиной, клубясь.
Топкого берега вязь
Пробудив от дремоты,
Осень шагнула,
От сырости мутной трясясь,
В пасмурный день
Первой крови сезона охоты.



* * *

Чао, бамбино.
Опущены взгляды.
Днище бутылки. Ведерко со льдом.
Свитер в полоску. Манжеты помяты.
— Сдачу оставить?
— Не надо. Пойдем.

Чао, бамбино.
Ты — римская фреска.
Светлого лба полумесяц высок.
Крашеный черный — готически резок.
Прядь вороная легла на висок.

Чао, бамбино.
Под матовой лампой
Копии ранних полотен Монэ.
Дым сигарет.
Как почтовые штампы,
Серые тени на бурой стене.



* * *

Дождь. Сумерки.
— Погоди!
Под сводами чебуречной
Мы, словно сычи, сидим —
Суровые чет и нечет.

Твой байховый чай допит.
В зрачках, ядовито-черных,
Коррида, где кровь кипит
Быков и тореро конных.

…А хочешь, рванем туда,
Где в ярких лампах — липы стриженые?
Грызя золотистые «крок-мадам»,
Глаза б твои баловать Парижем…
Блеснули очки:
— Малыш,
Без денег да на ночь глядя
Какой, блин, тебе Париж?
Сидишь на одном окладе!
Стихов твоих «звонкий ямб»
Не сделает нас богаче…

…Бреду в одиночку я
К метро, как старая кляча.

На кухне, захлопнув дверь,
Бутылку «White Horse» — до капли.
Ты спишь.

А загнанных лошадей
Пристреливают.
Не так ли?



* * *

Лужи. Углы.
Бросает в дрожь.
И прямо по лбу — дождь.

Капля.
В дробинке спрятан
След
Ремня сыромятного.

Со всех сторон,
Куда ни пойдешь,
По лбу озябшему —
Дождь.



* * *

Ножницы режут атлас. Новостройку сдают.
Голос прораба поведал об этом досрочно.
Рядом избенка. Щетинистый, злой неуют
Скачет по скатерти, будто лягушка по кочкам.
Давеча в темной кладовке повесилась мышь.
Встали часы, родовое гнездо опустело.
А за оконцем дрожала дремотная тишь,
Мехом песцовым укрыв обнаженное тело.



СИНДРОМ БРОДСКОГО

…а И.Б. в СПб
не вернется. Покрытый коростой,
в грязно-белых тонах
цепенеет Васильевский остров,
облупился фасад,
затяжною зимою обглодан,
и в колодцы дворов небеса льют сердитую воду.

Ледяною крупой
осыпает унылую стрелку,
что за полдень такой —
все утихло, застыло, померкло.
Разводные мосты
изогнулись, как вспухшие вены.
В торжестве немоты
я иду, созерцая лепнину на стенах.

Двадцать зим пронеслись,
муть Невы суматошно вдыхая,
серебристая слизь
на решетках мостов оседает;
Время скорбно трепать
патлы сизые встречному ветру
и чеканить стихи, подражая покойному мэтру…

…как десятки других,
кто сырым январем околдован,
и сидит по домам
и строчит оголтело, кондово,
громоздит словеса,
обезьянит, вчитавшись в лекало…
Поколение next под его обаянье попало.

Каждый третий поэт,
шепелявый, прокуренный модник,
норовит сочинить
непомерно растянутый дольник.
И плевком на снегу
я теряюсь в сплетении улиц.
— Так и надо тебе!
Злое марево вдруг всколыхнулось.
Словно по лбу щелчок
угрожает разрывом шаблона:
видит мокрый зрачок
всем известный портрет удивленно;
Впору дать драпака,
запахнув из лисицы шубенку.
Бледнолицый фантом ядовито смеется вдогонку.

Роковые черты
проступают сквозь липкую дымку:
в кресле мягком сидит
с полосатым котенком в обнимку
и качает ногой, от скрипучего смеха икая:
— Ха-ха-ха… эпигон…
Поздравляю тебя, дорогая!

Что есть бродскость? Пиши:
обжигай, словно молотый перец,
полы страстной души
запахни, как тряпье — отщепенец,
и природу любви
отрицай, по возможности, резче.
Заруби на носу: постоянны не люди, а вещи.

Прикасайся к вещам,
осторожно прикладывай руки,
из рояля нутра
извлекай не аккорды, но звуки;
как чулан бельевой,
барахлом в перспективе набитый,
начиняй бытие до отказа предметами быта.

Материальный объект,
до сих пор находящийся рядом,
устарев, обветшав,
понемногу становится внятным;
вопрошая, внимай —
заполняя пространство напротив,
собеседник немой отзовется шершавою плотью.

Красота — идеал,
среди нас достижимый едва ли.
Совершенный никто,
суть единства с другим отметаю
и старинный романс,
близкородственный волчьему вою:
рядом  — я и другой, понимаешь, нисколько не двое.

Стереги свой покой,
в угол, в комнату, скальную нишу
никого не впускай
а впустив — придвигайся поближе;
человечьим теплом
пропитайся и  — набело, снова -
нашпигуй пустоту специфической формою слова.

Что касается слов,
по строкам чтоб резвились предлоги —
беспокойно — прыг-скок,
как в индийских лесах  — бандер-логи;
переносом строфу,
как свечу из душистого воска
в середине согни, налепив этикетку — by Brodsky.

Существительных ряд
пусть каблучит холодную самбу
и блудливый хорей торопливо сливается с ямбом.
прежде, чем сей позор
начеркать синей пастою склизской,
не забудь прочитать
пару ветхих томов моего пресловутого списка.

Берега бирюзы
провоняли морскою капустой;
стилизаторов тьма
римский профиль скульптурного бюста
возвела в абсолют
и сиротство — в полвека длиною.
Взбудораженный люд одолела идея — быть мною…

Откусить от коржа
тщатся ваши противные рожи:
так легко подражать,
повторить — ха-ха-ха… невозможно!
Пародистов толпу
умоляю отчаянно: замрите!..
…а И.Б. в СПб возвратился. Но в бронзовом виде.

Неохотно утих,
растворяя полуденный морок,
жесткий, бисерный снег.
Я стою, словно скальпелем вспорот
хлипкий, взбалмошный мозг —
хоть ступай в пельменную квасить,
слезы втаптывать в мост, завершая печальную басню.

За плечами — пейзаж,
примиренный, прозрачный, спокойный,
словно Эмпайр-стейт
поклонился Ростральной колонне.
Из-под розовых век
я смотрю на витые аркады,
и грудину жжет стыд, как обширный
            инфаркт миокарда.



* * *

В темной кухне села, хрустя галетой,
но, запив сухарь молоком холодным,
не зеваю сладостно и дремотно.
Шмыг — во двор: в кустах соловей поет.

За стеной лениво проходит лето,
ночью дивной, сказочной — на Купалу —
кислорода в воздухе адски мало:
городам до фени солнцеворот.

Я стою — бесплодной, колючей веткой.
где-то спят полынь, зверобой, крапива,
горло жжет июнь — он, как сидр, игривый,
и тягуч, как первый цветочный мед.

Прилипает к телу короткий хлопок,
под ногами — будто шипящий уголь.
В наших диких, серых, бетонных джунглях —
вот те на! — слыхать соловьиный свист!

Где-то пляшут пары — веселый топот…
У меня на сердце — чужой, далекий:
взгляд — острей полевой осоки,
роковой, сверкающий аметист.

Он высок  — воинственный горный тополь,
ниспадает прядь серебром черненым
на упрямый лоб — трепещите, жены!..
Словно барс голодный, жесток и быстр.

Речь груба — глухой камнепада грохот,
ворожит улыбка ночным туманом:
кто хоть раз пригубит — печально канет,
как венок увядший — в глубокий плес.

— Приходи! — свербит потаенный морок.
Мне б в плечо уткнуться, вдыхая запах,
и обнять — порывисто, косолапо,
чтоб схватил — и в темную даль унес.

Голубая полночь качает город,
соловья скрывая в кустах зеленых,
и грозит с небес голове склоненной
кулаками бледных, высоких звезд.



* * *

снился мне дом — бревенчатый пятистенок,
новая жизнь сухих, золотистых сосен.
пахло смолой расплавленной, свежей стружкой.
крашеный пол ступням отдавал прохладу.

я на крыльце стояла: — опять босая! —
ты восклицал трагическим баритоном.
увещевал: — дружок, не ходи разутой,
тапки надень хотя бы — везде опилки!

грубую доску жгла седина стальная,
твердь превращая в тонкий резной наличник,
кружево дома — чудный узор славянский:
пара коней влекут за собой светило.

и времена смешались в руках умелых:
пело, гудело, звонко меняло форму
теплое древо — символ пути земного.
я улыбалась: — оберег наш могучий…

под васильковым небом — канун июля.
над головами — густо-шафранный полдень.
ты закивал:
— и правда… как в русских сказках…

…смилуйся, Боже правый —
даруй мне
это.

______________________________________
Иллюстрации: М. В. Якунчикова, А. Е. Карев



Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru