 |
Материалы номера № 36 (293), 2017 г.
Владимир СПЕКТОР
СТИХИ ИЗ СОВЕТСКОЙ ТЕТРАДИ
Владимир Спектор — поэт. Родился в Луганске, где окончил машиностроительный институт. После службы в армии работал конструктором, пресс-секретарем на тепловозостроительном заводе. Стал автором более 20-ти изобретений и даже членом-корреспондентом Транспортной академии Украины. Начиная с 90-х годов, занимался совсем другим. Работал главным редактором региональной телекомпании, собкором газеты "Магистраль"... Редактор литературного альманаха и сайта "Свой вариант".
Автор многих книг стихотворений и очерковой прозы. Заслуженный работник культуры Украины. Лауреат нескольких литературных премий. Сопредседатель Межрегионального Союза писателей. Среди последних публикаций — в журналах "Слово-Word", "Новый Континент", "Радуга", "Сетевая словесность", "Дети Ра", "Зарубежные задворки", "Этажи", "Чайка", "Особняк", "Золотое Руно", "Фабрика литературы", "Клаузура", газетах "День Литературы", "Поэтоград", "Литературные известия"...
С 2015 года живет в Германии.
Путевых указателей с табличками "старость" или "молодость" в реальной жизни нет. Все происходит естественно и, практически, незаметно. Просто в один прекрасный день понимаешь, что обращение "ветеран" — это как раз в твой адрес, и еще замечаешь, что память, даже дырявая, полна милыми сердцу и интересными уму воспоминаниями, которые, порой, увлекают больше, чем происходящие в эту минуту события. При этом никакого желания "декоммунизировать" прошлое не возникает. Ведь все хорошее и плохое — оно уже там, в зазеркалье, и бороться с ним просто бессмысленно. Кстати, удивительная вещь — главные борцы с прошлым как раз те, кто в нем был обласкан партийно-комсомольскими чинами и привилегиями, но им этого, как героине сказки о золотой рыбке, показалось мало. О том, что финал у сказки печальный, видимо, забывается... У "простых советских людей" (именно так нас тогда называли) отношение к прошлому сложное. В нем, как во все времена, были дни радости и горя, победы и разочарования, рождение надежд и их крушения... Было много несправедливости, глупости, зависти, жадности (как везде и всегда), но был и лозунг "Человек человеку — друг, товарищ и брат", за который я готов простить многое. Вот с этими мыслями я и заглянул в старые тетради. И убедился — ничего не меняется.
* * *
Нужны ли сегодня стихи,
И эта печаль между строчек,
Когда от лесковской блохи остался лишь
Лапки кусочек.
Когда между мной и тобой
Из всех интересов — бубновый,
А лозунг за нашей спиной —
Позавчерашний, не новый.
Когда городские черты стираются,
Словно подошвы.
Со временем, вроде, на "ты",
Но только не с будущим.
С прошлым.
* * *
Это город. И в нем не хватает тепла.
И не осень прохладу с собой принесла.
Не хватает тепла в руках и душе,
В ручке мало тепла и в карандаше.
Не хватает тепла во встречных глазах.
В них смятенье и холод. А, может быть, страх.
В этом городе нищим не подают.
Им по праздникам дарят веселый салют.
В темном небе так много слепящих огней,
Но не греют они суету площадей.
Не хватает тепла, хоть работает ТЭЦ
В этом городе теплых разбитых сердец.
* * *
Мой дед здороваться любил
И вслух читать газеты.
Читал, покуда было сил,
Про жизнь на белом свете.
С машиной швейной был в ладу
И с нашей старой печкой.
А вот в пятнадцатом году —
Стрелял под Берестечком.
"Прицел такой-то… Трубка… Пли!.." —
Рассказывал он внукам.
В работу верил. Не в рубли.
И уважал науку.
Моим пятеркам был он рад.
Предсказывал победы.
Хотел, чтоб был я дипломат…
А я похож на деда.
ДЕТСТВО
Дед шил шапки
И пел песни.
А я сидел на столе
И ел картошку.
Пахло кожей
И теплым мехом.
А на стене
Висела карта мира.
И два портрета
Висели рядом.
А на них —
Два моих дяди,
Одеты в солдатскую форму,
Чему-то задорно смеялись…
Давно дед сшил
Последнюю шапку.
Давно дед спел
Последнюю песню.
А со своих портретов
Смеются геройски дяди…
Смеются
Из моего детства.
ПИСЬМО ДРУГУ
Книгочей, бессребреник, простак…
Жизнь — как схема без обратной связи.
Может, в книжках — что-нибудь не так,
Раз судьба — как строчка в пересказе.
Синева — в глазах и за окном,
Темнота — в делах, а, может, в душах.
Почитаешь — пишут об одном,
И совсем другое слышат уши.
Что ж готовит нам грядущий день?
Чьи же роли в пьесе мы играем?
Ленского, Онегина ли тень
Задержалась над родимым краем?
А на кухне факел голубой
Чайник вновь довел до исступленья.
И плывут над нашею судьбой
Облака чужого поколенья.
* * *
А мы — как детали машин
Средь связей то жестких, то гибких.
И, кажется, вот-вот решим
И преодолеем ошибки.
Решим уравненье свое,
Где звенья, шарниры и своды
Металл свой, как люди житье,
Ломают за степень свободы.
* * *
Параллелограмм перестраивается
в круг
И спрямляет углы.
Бывший враг говорит тебе:
"Друг",
А вратарь забивает голы.
День темнеет и падает
в ночь,
Улыбаясь, светлеет мрак…
Тот, кто может, не хочет помочь,
Тот, кто хочет, не знает как.
* * *
Бурьян пророс из детства моего.
Я не узнал его. Он посерел от пыли.
Качаясь скорбно на ветру,
Он шелестит. И шепчет мне:
"Мы были. И ты играл со мной
В военную игру…"
"И с другом! — Я кричу ему. —
И с другом!"
И смотрит дочка на бурьян с испугом.
А он пророс из детства моего.
* * *
Мы лишние люди. Пора, брат, пора.
Печоринским знаменем клясться не будем.
И все же, как в поле идут трактора,
Так мы с тобой катимся в лишние люди.
Забытые лозунги бродят, как квас,
Плакатов глазницы глядят очумело.
Мы — лишние люди, уходим, как класс,
И это, наверное, главное дело.
Помашет рукой удалой Азамат,
И что-то Максимыч шепнет с укоризной.
И снова с тобой, как столетье назад,
Мы — лишние люди у нищей Отчизны.
И, видно, нескоро придет романист,
Который покажет нас всех как явленье.
Уходит эпоха, как фильм "Коммунист",
Как эхо потерянного поколенья…
* * *
На вокзале жизнь другая.
Там уборщица, ругая
всех и все,
в жару, в морозы
Выметает смех и слезы.
Там на лавке ожиданья
Время, скорость, расстоянье,
как в задачке школьных лет,
не дают найти ответ.
Там другого нет пути — чемодан
в вагон внести
И за рокотом движенья ощутить вдруг
напряженье
Дня и ночи,
сердца,
крови,
Спрятав память в изголовье...
* * *
Я тихоход. Я медленно хожу.
По сторонам внимательно гляжу.
Постичь пытаюсь: "Что и как?"
Найти среди недобрых
добрый знак.
Не тороплюсь. И все ж хочу успеть
Все, что положено мне,
досмотреть.
* * *
Сияющая даль социализма
Исчезла за холмами небылиц.
Мы дышим спертым воздухом цинизма,
И удивленье сходит с наших лиц.
Кто был никем… А, впрочем, был иль не был —
Душа молчит, как смятая ботва.
То хлеба не хватает ей, то неба…
И, словно выстрелы, — слова, слова...
* * *
У каждого — свое,
И каждому — свое.
Глянь — не над падалью
кружится воронье —
Над Родиной. Уж в небе стало тесно,
Хоть жить, по-прежнему,
тревожно-интересно.
Свое вдруг кажется
совсем чужим,
Мечты сгорают, превращаясь в дым,
Не в журавлей, как думал я когда-то,
И не в вороний след
на дне заката.
* * *
Шаг за шагом познаю себя,
Сравнивая то, что было, с тем,
Что стало.
Жизненную книгу теребя,
Продираясь сквозь кварталы
И вокзалы.
Правила познавший назубок,
Я не путаю, где красный,
Где зеленый…
Но какой от этих знаний прок
В сантиметре от обрывистого склона.
* * *
И бабка, что курила "Беломор",
И та, что рядом с нею восседала,
Покинули, покинули наш двор.
И на скамейке пусто стало.
И только девочка трех лет
Зовет беспечно: "Баба Сима!.."
Да белый свет. Да синий цвет,
Да желтый лист, летящий мимо.
* * *
Я двухкопеечных монет
Всегда держал запас в кармане,
Звонил друзьям. А чаще — маме.
Звонил и говорил: "Привет".
И слышал снова: "Береги
Больное горло. Приходите..."
Давно разорваны, как нити,
Сердца. Ни эха нет, ни зги...
Куда иду? На теплый свет,
Что добротой своею манит.
И, кажется, поет в кармане
Хор двухкопеечных монет.
* * *
Иду вдоль окон.
Тороплюсь. И все же,
Нет-нет, и загляну в окно.
Их друг на друга нет похожих.
И, кажется, смотрю кино,
Где каждый кадр
За занавеской
Имеет подлинный сюжет.
Где вслед за рожицею детской
Ожжет угрюмым взглядом дед…
А мне, как зрителю, мешает
Стекла зеркальная броня.
Я отражаюсь. Я мелькаю.
И окна смотрят на меня.
* * *
Было густо — стало мало.
Было много — стало редко.
И в сторонку от вокзала
Вытянута чья-то ветка.
И гудит по ней устало
Одинокий старый поезд,
То, что было, с тем, что стало,
Совмещая в слове "Совесть".
* * *
Что это? Горьких вишен
В этом году так много.
Что-то в моих деревьях
Сладость пошла на убыль.
Горечь дождей осенних
Вьелась в судьбу, в дорогу.
И пропитала землю,
И перешла на губы…
* * *
Нам бы пить с тобой вино
И поглядывать в окно,
Разговор вести о жизни,
О футболе —
Все равно.
Ну, а мы с тобой сидим,
Друг на друга не глядим.
Только дым от сигареты
Между нами.
Только дым…
* * *
Горит трамвайная проводка,
И гарь тревожно в ноздри бьет.
Опять судьба, как сумасбродка,
Мне жить дает и не дает.
Гремит на стыках конь железный.
И дым, и Крым, и Рим в башке…
И страшно жить, и интересно,
Не зная, что там, вдалеке...
* * *
Он попал под автобус "Ростов — Мариуполь",
И кровавые пятна затмили стекло.
Как обычно, толпа хлопотала над трупом,
И шофера в тоске безысходной рвало.
Между двух городов, посредине дороги
Он лежал на земле. Не бывает чудес.
Но завыл верный пес во дворе в Таганроге.
И упала слеза из разверстых небес.
* * *
Связаны по рукам и ногам
Всем, что сказано и не досказано.
"Аз воздам!" — И друзьям, и врагам,
Что по жизни одним миром мазаны.
"Аз воздам!" — Эхо сквозь времена,
Где за Словом встает многоточие,
Где над миром витают война,
Тишина и бессвязные прочие…
* * *
В частном доме с утра деревенский покой.
Лишь трамвай прозвенит вдалеке.
Это город родной за рекой, под рукой
На вишневом стоит сквозняке.
Поднимаются цены, густеет трава,
Вновь берет нас в крутой оборот
Жизнь, которая даже в ошибках права.
Даже тем, что берет и берет...
* * *
Девятого мая, когда, подустав,
Примолкли оркестры к обеду,
Прямой и торжественный, словно Устав,
Шел с праздника Воин Победы.
Как маршальский жезл, нес в руках он сирень,
Но не был безудержно весел
В святой и великий наш праздничный день,
Средь бодрых и радостных песен.
Быть может, усталость той грусти вина,
Иль память, что вечно нас гложет,
В которой судьба, и война, и страна,
И песни — морозом по коже.
"Ничто не забыто, никто не забыт",
Особенно к праздничным датам.
Но, кажется, память — опять дефицит,
За быль и за небыль расплата.
А день так прозрачен и радостно свеж,
Что в ритме победного вальса
Вся жизнь представляется цепью надежд,
Которой нельзя разорваться.
* * *
Лицейский сад. Осенний дым.
И сквозь него все менее заметны
Последней реставрации следы,
И в помутневшем зеркале воды
Мерещится мне Всадник Медный.
Здесь все знакомо по стихам —
И эти воды, и аллеи,
И ветер, вольный дух Борея,
Что гонит лист к моим ногам,
А тучи — к дальним берегам,
Все тот же... Память не стареет.
Над непокорною главой
Гудят деревья вековые,
И, продолжая волшебство,
Звучат, звучат стихи его
Над Украиной и Россией,
Над целым миром... Вопреки
Нелепым козням и запретам.
Стихи воздушны и легки,
Они близки и далеки,
Как слово. Как любовь Поэта...
* * *
Осень слышна едва-едва
В трепете крыльев, шорохе листьев.
На языке стынут слова
Из одинокой, предутренней жизни.
Над тишиной, как надо мной —
Звезды пространства мигают с укором.
Я обернусь — а за спиной
Годы — сквозь листья, как тень разговора.
* * *
Не подсказываю никому,
Потому что и сам не знаю.
Не пойму ничего. Не пойму.
Начинается жизнь другая.
Может, время стихов ушло,
Время прозы суровой настало?
Жизнь, как птица с одним крылом,
Бьется в каменной клетке квартала…
.
Иллюстрации: И. Бродский
|  |
