Главная
Издатель
Редакционный совет
Общественный совет
Редакция
О газете
Новости
О нас пишут
Свежий номер
Материалы номера
Архив номеров
Авторы
Лауреаты
Портреты поэтов
TV "Поэтоград"
Книжная серия
Гостевая книга
Контакты
Магазин

Материалы номера № 49 (306), 2017 г.



ИННА РЯХОВСКАЯ



Городские МОТИВЫ



Инна Ряховская — поэт. Выпускница филологического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова. Живет и работает в Москве. Автор многих публикаций. Член Союза писателей ХХI века c 2016 года.



БОЛГАРСКИЕ МОТИВЫ
Цикл стихов
 
Болгарский пейзаж

Вкус хлеба, моря, меда и вина,
а в нем душа лозы, кровь винограда,
прохладная рубина глубина.
И многоцветье роз в эдемских кущах сада.
Вот к дикой бухте каменистый спуск.
Песчаный берег с одинокой чайкой.
Безлюдие наполнено печалью.
Безбрежный мир лежит в своем начале
и, словно на заре Творенья, — пуст.
Свободы распечатаны печати —
нет больше привязей, стреножья и узды…
Планины Старой гор распахнуты объятья.
И помыслы крылаты и чисты.



* * *

В полете солнечном кружась,
над морем распластаться чайкой.
Прибоя кружевная вязь.
Стрела косы белопесчаной.
Прелюдия морской волны,
и терпкость ароматов юга,
и "Одой к радости" слышны
распевы птиц на всю округу.
Две бездны — над и подо мной.
Я в них обеих растворяюсь.
И в одиночестве порой —
лишь лермонтовский бледный парус.
И связь — звенящею струной
меж мирозданием и мной.



* * *

На сколько глаз моих хватает —
морской распахнутый простор.
И, еле слышный, слух ласкает
Волны прозрачной разговор.
Стихией древней, изначальной
Раскинулся Эвксинский Понт.
Эола арфою астральной
Раздвинут тесный горизонт.
Здесь одиночество и воля,
И притяженья вовсе нет
К земной постылившей юдоли
С ее страданьями и болью.
И ярче звезд незримых свет.

 



* * *

Что ты стонешь, и зовешь, и плачешь
У волны на выгнутом крыле?
Что сулишь — невзгоды иль удачу,
Между двух стихий оставив след?
Чайка, чайка, вольное паренье,
Яростный, немыслимый простор
И в пространства вечное стремленье,
Уз земных с призывом неба спор.
Захлебнусь соленым ветром дерзким.
Этим воздухом насытиться нельзя.
В грозном рокоте или тишайшем плеске —
Посейдоном зыблемая зябь.
И зимой, на севере угрюмом,
Когда вьюга белая кружит,
Наслаждайся моря мерным шумом,
Раковину к уху приложив.



В ОБЪЯТЬЯХ РОДНОГО ЯЗЫКА

В объятиях родного языка,
в его пленительных медовых сотах
вольготно мне всегда в любых широтах —
он — отчий дом, надежная рука.
Глаголов серебристая форель
и существительных надежные опоры,
а суффиксы и флексии так споро
настроят речи чуткую свирель.
Ее звучанье музыкой живой
обнимет и поднимет над землей,
подарит зреньем птичьего полета
и близостью к непознанным высотам.
И соткан чуткий, трепетный покров
из звуков, образов, и строчек, и стихов.
И родина качает колыбель.
И песне мамы вторит в роще Лель.



МОСКОВСКАЯ МУЗЫКА
Цикл стихов
 
 
* * *

Марине Михеевой

Запахи, звуки, сумятица
почек, капели, дождя
и бормоток, и невнятица —
почерк московского дня.

Это сейчас — или в юности?
Вечного града сумбур,
помесь богатства и скудости,
прошлого века прищур.

Флейты щемящая песенка,
как путеводная нить,
тянет к Покровкам и Сретенкам —
не потерять, сохранить…

С них мы на горнюю лестницу
торим упорно свой след,
не изменив себе, сверстница
из незапамятных лет.

 



МОСКОВСКАЯ МУЗЫКА

Якиманка, и Полянка,
и Плющиха, и Таганка,
и Стромынка, и Ордынка,
словно солнечная дынька.
Весело бегут с горы
резвой стайкой Гончары.
Имечко сведет с ума:
Горка Швивая — эхма…
Там Котельники в изножье,
Яуза в уютном ложе,
и, малинов, льется звон
из церквей со всех сторон.
По Хитровке, по Петровке...
Здравствуй, молодость, — Покровка,
Маросейка-душегрейка —
двор… заветная скамейка…
Как бродили по бульварам
да с подружкою-гитарой,
с Визбором и Окуджавой
под весенним небом шалым!
Лебединым Чистопрудным,
по Рождественскому — к Трубной,
Патриаршие пруды —
полногласные лады.
Майской ночью до зари
там сияли фонари.
Что за улиц имена —
золотые письмена.
А еще у нас Тверские,
и Ямские расписные,
и Девичка с Воронцовым,
серебристо-бубенцовым,
и Арбат, и Сивцев Вражек —
памяти бесценной стражи.
Машет, машет вербной веткой
мне из юности Каретный.
Вот Ленивка у реки,
переулков ручейки,
Ворбьевы, Лужники,
Самотёка, Вешняки.
Как Черемушки душисты
от черемухи пушистой!
И сирени пенной дар
шлет Сиреневый бульвар.
Сотни "вкусных" есть имен —
смыслов, звуков перезвон.
Сретенка, Щипок, Сущёвская…
Музыка моя московская.



В ЗЕРКАЛЕ   

Татьяне Виноградовой

А там, в глубине зазеркалья,
Лик женщины лунно сиял,
Мерцал за ресничной вуалью,
Души драгоценный фиал.

Тянули в себя, как магниты,
Бездонные омуты глаз,
Надменность и кротость в них слиты,
И мудрость, и воля, и власть.

И в сумраке комнаты зыбком
Светилось тепло и светло,
Как лампа, над призрачным бытом
Московской мадонны чело.



ИЮНЬСКИЙ УРАГАН В МОСКВЕ

Ходила кругами гроза:
то так заходила, то эдак,
и молний ветвилась лоза,
гремела Пророка карета.

Вдруг стихло. Ни ветра, ни птиц.
Клубящихся туч покрывало
летело в мельканьи зарниц,
египетской тьмой пеленало.

Обрушилась с шумом стена
воды на московскую землю,
как будто пришли времена
последние. В ужасе внемлет

беспомощный человек
стихии разгульной глумленью:
потоки безумные рек
взбурлили, как по мановенью.

И молнии, ветер и град
неслись уже черною бурей,
не зная узды и преград
и с удалью, пьяной и буйной.

И ветхозаветный Потоп
всем вспомнился с мыслью угрюмой,
что, верно, Господь сказал: "Стоп!
Довольно!"…
Но к ночи раздумал.



МОСКОВСКАЯ ПОЛНОЧЬ

Последней каплей боль моя
падет и переполнит чашу.
Над городом, еще вчерашним,
плывет двенадцатый удар.

Он эхом ширится в ночи,
извергнут из глубин курантов…
А улочки, пусты, ничьи,
дома вздымают, как Атлантов.

И сотни жизней, судеб, лиц,
как призраки, скользят в тумане,
и тьмы обугленных страниц —
лоскутья правды и обмана.

И так знакомы, до тоски,
шаги в Лаврушинском застонут.
А черный шлейф Москва-реки
огней посыпан крупной солью.

Там в обморок свалился мост,
обрушив фонарей вериги.
Мой город брошен в пекло звезд,
как недописанная книга.

Но вздернутой на дыбу ночи
душе, как неоплатный дар,
освобождение пророчит
часов двенадцатый удар.



* * *

Огнем полыхают созвездья калины
из ржавой листвы под осенним дождем.
Тяжелые ветви любовно раздвину
и куст обниму: мы еще поживем!

Как женщины зрелой вечерняя нежность,
налившихся ягод согреет пожар.
Горчащая сладость. Зимы неизбежность.
Жгут прелые листья — и дыма угар.

Закончилось лето. Багряная осень.
Грозит впереди ноябрем календарь.
А время все тает... Его не попросишь:
постой, не спеши, передышку хоть дай.

И я — как калина под ветром осенним.
Дрожа, воротник поднимаю пальто.
Одна на юру, позабытая всеми,
ныряю в разверстую глотку метро.
Стократно острей одиночества мера
в толпе, равнодушной, усталой и злой.
И, корчась, сгорает в людей моя вера,
становится пеплом и серой золой...

Мне стали дороже обычные вещи:
уютного пледа ласкающий ворс,
цветок, на окошке под утро расцветший,
и твой: "Это ты?" — на звонок мой — вопрос.



В ОЖИДАНИИ БАБЬЕГО ЛЕТА

В ожидании бабьего лета
смотришь с грустью в белесый туман.
Моросящая муть без просвета...
Это просто мечта и обман?
Нет! придет в золотистом свеченьи,
свой багряный костер разожжет.
Вот сентябрь при его приближеньи
протрубил уже в медный рожок.
И последним теплом утешая,
нежность мудрую в сердце прольет
и, взмахнув разноцветною шалью,
обреченно по тропке уйдет.
И аккордом крещендо прощальным,
словно женщина в поздней поре —
яркой страстью с горчинкой печали,
куст рябиновый будет гореть.

 



* * *

Летит, кружась, кленовый лист —
багряной осени примета.
Как сполох, кратко бабье лето —
и вновь за дело принялись
дожди с удвоенною силой.
И мрак, и хлябь. Ничто не мило.
На улицах бурлит поток,
и мой надежный зонт протек.
Все говорят лишь о погоде,
другие темы здесь не в моде.
И ошеломлена Европа
явленьем нового Потопа.
Терзает метеодепрессий
людей неотвратимый прессинг,
и ищут в облаках оконце
глаза, уставшие без солнца.
В холодных струях москвичи
от ветра горбятся сутуло —
Москву стихия захлестнула.
Как русскую хандру лечить?



НОЯБРЬСКИЙ СНЕГОПАД

Не жги огня.
Свет дня сошел на нет,
стирая очертания предметов.
Дожди, вороний крик и танец ветра,
и осени последние приметы
запечатлеет в сумерках поэт.

В окне калины огненная кисть
колеблется в хрустальном облаченье —
в ней летней крови замерло теченье,
лист-сирота в ветвях подернут чернью, —
вслед августу прощально оглянись.

Во мгле неразличим рассвет-закат.
Едва начавшись, день бессильно умер.
Ноябрь глухим отчаяньем безумен,
грустит душа-затворница в раздумье…
Но вдруг плотней сгустились облака,

кристаллизуясь в струях водяных,
снежинки обретают очертанья.
Все явственнее севера дыханье,
слышней и ближе снега лопотанье,
стаккато капель глуше. Вот и стих

их перебор. А снег, светясь, кружит
и пеленает белоснежным мехом
Покровку, Сретенку, Стромынку без помехи,
мешаясь с женским серебристым смехом,
в дворах арбатских, на Полянке ворожит.

И под набегом мощным снеговым,
его покровом легким кружевным,
руки творящим мановеньем
в вечерней зимней зыбкой лени
рождается стихотворенье.



МОСКОВСКИЙ ДЕКАБРЬ

Спустилось на землю
набрякшее влагой бесцветное небо.
И графика спутанных,
черных промокших ветвей
в душе зазвучит
долгой кодою скрипки
с горчинкой печали,
смычком Паганини.



МОЯ АТЛАНТИДА

Бродить неспешными шагами
в московских улочках седых...
Не вытеснен бензинной гарью
столетий давних сизый дым.
И — судьбы, семьи, дружбы, планы,
дуэли, ненависть и боль,
страстей и вдохновенья пламень,
застолья, тризны, хлеб и соль,
гроза двенадцатого года,
послепожарный колорит…
Одноэтажная свобода,
и мезонин, и ризалит —
медово-дынного ампира
уютно-нежное тепло.
И слышится звучанье лиры,
МузЫка бурная балов.
Вальс, полонез, мазурка, полька,
стрекозы-барышни в цвету,
и кавалеры ловят только
взгляд шаловливый на лету.
Касаясь лишь кудрей украдкой,
корнет слова любви шептал
и девы целовал перчатку,
боготворил и обожал.
Другой, коленопреклоненный,
стихи возлюбленной читал,
а третий, картами плененный,
и жженку пил, и в вист играл.
Сходились ввечеру поэты,
земной десницей Дух водил.
Цилиндры, фраки, эполеты…
Здесь Гений с Богом говорил.
Их лица живы не в портретах —
их тени на стекле скользят,
и с храпом лошади кареты
в Нескучный на гулянья мчат.
Души моей живая мекка…
Подспудной Атлантиды быт…
Свеча, зажженная два века
тому назад, в окне горит.

Иллюстрации: К. Юон, А. Лентулов, К. Грабарь



Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru