Главная
Издатель
Редакционный совет
Общественный совет
Редакция
О газете
Новости
О нас пишут
Свежий номер
Материалы номера
Архив номеров
Авторы
Лауреаты
Портреты поэтов
TV "Поэтоград"
Книжная серия
Гостевая книга
Контакты
Магазин

Материалы номера № 29 (337), 2018 г.



АЛЕКСЕЙ ЮРЬЕВ



ИЗ КНИГИ "ВСТРЕЧА С АБСОЛЮТОМ"



Алексей Юрьев — поэт, прозаик, искусствовед. Родился в 1935 году в Москве. Учился в Московском инженерно-строительном институте имени Куйбышева. Кандидат технических наук. Автор многих книг и публикаций.



СТРАННАЯ КРАСОТА, ЦВЕТЫ НА ОБОЧИНЕ И ВСПЛЫВАЮЩЕЕ В СУМРАКЕ

Изначально искусство развивается, становясь все более изощренным и сложным в техническом отношении и более глубоким по содержанию. Но наступает время, когда новые его творцы осознают, что им не удастся пойти в этом направлении дальше предшественников — и тогда возникает бунт: изощренная техника отбрасывается, заменяется простыми малярными работами, а содержание им приписывается сколь угодно глубокое. И это продолжается довольно долго, пока публика не обнаружит, что имеет дело уже не с искусством, а с чем-то вроде "нового платья короля". И тогда "короля" срочно переодевают в другое, наспех сработанное платье. Но не думайте, что это касается лишь так называемых "изобразительных" искусств — литература и театр подвержены аналогичным процессам.
Порой вся глубина, якобы таящаяся в авнгардном творении, находится не в нем, а в душах и умах зрителей и читателей, подгоняющих увиденное и прочитанное под собственный жизненный опыт или сочиняющих, на скорую руку, оправдание подвернувшемуся произведению. И еще: если автор заявляет, что дошел до предела в своем искусстве и дальше никому уже не пройти, то он должен замолчать и уйти со сцены, а не заниматься саморекламой и торговлей скоропортящимся товаром.
Новаторство не в том, чтобы перемешать и разложить слова по-новому, а в способности осознать сущность нового времени и его людей и внятно рассказать об этом.
Произведения искусства — это уже плоды грез, а не только жизненного опыта, и потому наши попытки их истолкования — это фантазии по поводу фантазий.
Результатом творчества часто становится появление фантомных новинок, на следущий день переходящих в разряд банальностей.
К тому, что есть сам автор, прибавить то, кем он хотел бы быть, и то, что он придумал, но что не имеет к нему отношения: добавить описания событий, образов, чувств: реальных, вымышленных, предполагаемых, рассчитанных и упавших с Луны в повседневное сознание — смешать, но не взбалтывать. Этим заняты все авторы, но пока люди окончательно не превратятся в духов, ангелов или бесов, их будут волновать реальные человеческие чувства, и они будут говорить и писать о них, и перечитывать все, о том написанное прежде.
В своем внутреннем мире человек может создавать нечто неопределенное и на этом основании считать себя художником, но пусть он не рассчитывает, что его, как меланхоличного и задумчивого Снодграсса в романе "Пиквикский клуб", примут за поэта только за неосуществленные грезы.
Впечатления, переходящие в разряд устойчивых или неотвязных воспоминаний, — вот основа художественного творчества.
Настоящий поэт не способен угодить даже себе, что уж говорить о его читателях.



* * *

Зайдя в книжный магазин или в библиотеку, писатель испытывает сильное потрясение: так много книг, так много уже написано, но столь многое не открыто и не прочитано! Зачем еще умножать бечисленное? — Ему остается лишь писать для себя самого, в робкой надежде когда-нибудь все же сказать нечто невероятно важное и для других людей.
Поэты порой рождают поразительные и точные словосочетания. Например, КОЛОКОЛ НОЧИ (Гоар Рштуни) или ПЛАМЯ ВЕТРА (Евгений Бачурин), хотя, возможно, и до них не раз говорили так. Да, все слова по отдельности банальны, как отдельные несвязанные ноты, но, соединяясь, и они способны слагать новые мелодии и образы.
Сила семени, заложенного в удачном поэтическом образе, настолько велика, что может стать источником и основой для большого повествования, но часто становится только поводом для упражнений критиков, комментаторов и литертуроведов.
Однажды писатель Михаил Зощенко получил письмо от заключенного, который в тюрьме прочел одну из его книг и из нее узнал банальную, но никогда не приходившую ему в голову мысль о том, что надо сдерживать свои порывы. Заключенный писал, что если бы он раньше прочитал эти слова, то никогда бы не совершил убийства. Этот случай, как и множество других, показывает, что банальное пренебрежение банальностью или неведение банального может обернуться причиной банального тяжкого преступления. Уже и в наше время подобные ситуации возникают не только на бытовом, но и на мировом уровне и становятся источником межгосударственных конфликтов и войн. Банальность может быть столь же нужной и полезной, как и мудрость. Порой они неотличимы друг от друга.
У каждого человека может быть в душе одна особенно чувствительная струна, и поэты хотели бы, уподобляясь Паганини, сыграть на ней, но, по одному лишь собственному желанию, никто не может стать гением. Однако в творчестве талантливого поэта можно найти хотя бы несколько стихотворений, которые способны вонзиться в душу читателя, как в стихотворении Джона Грея "Шевалье Несчастье" перст в железной перчатке вонзается в рану, оживляя и обновляя сердце человека, — лишь бы у него было сердце и он догадался бы взять книгу в руки.
Для старых литераторов, с их классическим образованием, время начиналось с Египта, Греции и Рима, а нынешние — садятся в современность, как в автомобиль, и едут, не оборачиваясь.



* * *

Разобравшись в одном человеке, не составишь точного представления о всем человеческом роде, как по творчеству одного художника не получить представления об искусстве в целом. Но! Многое можно узнать и по одному образцу нашей породы, а по творчеству большого поэта можно представить величие духа и беспредельность искусства.
Сгущение красок и сжатие времени — это необходимые черты литературного творчества.
Рука не поспевает за торопливым сознанием и умножает его ошибки и опечатки, когда пытается зафиксировать находки. Тем временем мысль убегает все дальше, оставляя слабый след в памяти и долгий труд по исправлению неуклюжих записей.
Короткий стих может быть почти бессвязным, но чем длиннее произведение, тем нужнее ему связующая нить смысла и сюжета.
Поэзия сродни эссеистике: состоит из кратких сентенций или затрагивает лишь отдельные ситуации, впечатления и чувства, но она бесконечна в продолжении рваного авторского монолога, становясь то однообразным потоком слов, то шепотом их иссякающего течения, то вскриком воспрянувшей страсти.
При всем уважении к ветеранам и предшественникам — но поэзия живет лишь когда появляются новые имена и становятся известными. Тогда и память о тех, кто был раньше, живет и становится плодотворной, ведь новые люди продолжают их дело.
Четыре источника и четыре составных части поэзии: смысл, образ, страсть и мелодия — и покров тайны творчества над ними. Соответственно, поэзия является букетом или композицией из этих элементов. Как строитель, я готов сказать, что неким образом поэзия похожа и на мост из железобетона, — она переброшена из прошлого в будущее и формируется из песка букв, щебня слов, цемента предложений и стальной арматуры надежного смысла.
И еще о том же: хорошо если рифма свежа и красива, но она всего лишь служанка на балу поэзии, где правят те, кто был упомянут выше.



* * *

Перевод — это тень оригинала, а тень, по Г. Х. Андерсену, должна знать свое место. Но приходит гениальный поэт-переводчик — и из тени создает живой шедевр. Я вполне равнодушно прочел том переводов стихотворений Генриха Гейне, и только одно, к которому прикоснулся Лермонтов ("На севере диком стоит одиноко"), взволновало, хоть оно с детства было знакомым и родным. Такова разница между талантом и гением: гений способен поднять исходный материал на высоту, недоступную таланту.
Абсолютно лучшим был бы перевод, который сохранил неприкосновенными смысл, мелодию, образы и чувства оригинала — все варианты перевода хороши лишь в той степени, в какой они способствуют такому сохранению. Но перевод — это другой язык и, неизбежно, другое стихотворение: оно хорошо, если в переводе сохранены смысл текста, метр и схема рифмовки, превосходно — если точно переданы чувства автора оригинала, но мелодия стиха может измениться, а ряд деталей исчезнуть. И сколько бы переводов не было сделано разными авторами, они всего лишь создают некую пелену вокруг оригинала. Посему переводчики продолжают кружить (подчас напоминая воронье) вокруг великих оригиналов и вновь пытаются переложить их на свой язык, подогнав под изменившееся время. Переводы меняются, как меняются наши оценки прошлого с появлением новых поколений людей и с новыми событиями в жизни Мира — оригиналы остаются неизменными, как свершившиеся события истории.
Хороший перевод есть следствие восхищения и воодушевления переводчика от текста оригинала: перевод становится зеркалом, отражающим блеск оригинала. Но часто перевод выглядит всего лишь частным впечатлением от оригинала. Ведь переводчик — это человек с другим опытом жизни в иной языковой и исторической среде.
Есть мнение, что занятия переводами вредят собственному творчеству поэта. Нет, занятие переводами — это самое углубленное и внимательное чтение. Оно расширяет кругозор поэта, обогощает опытом его сознание. Часто переводы становятся импульсом для собственного творчества переводчика. Если бы Пушкин не интересовался зарубежной литературой и переводами, то русская литература лишилась бы таких шедевров, например, как "Подражание корану" и "Маленькие трагедии". Труд перводчика не повредит ни собственному его творчеству, ни качеству перевода, если душа переводчика соизмерима с душой автора оригинала. Но если нет такого соотношения, то перевод зачастую может оказаться всего лишь оберткой или упаковкой для оригинала, на которой указано, что содержалось внутри. При всех условиях для переводчика сам процесс становится диалогом с автором, а чтение перевода подключает к их беседе новых участников.
Краткий диалог переводчика с автором: Переводчик, тебе не стать мной никогда! Но ты мой лучший друг и незаменимый помощник, когда я выхожу на новую сцену ради новой публики. — А кто не согласился бы стать другом несомненного таланта?
Переводчик должен помнить, что он не самостоятелен при переводе поэзии и в то же время не занимается синхронным переводом. Он — представитель, пусть и непрошенный или опоздавший, другого поэта и должен подсказать ему слова, уместные для общения с новыми незнакомыми читателями.
Труд переводчика, при всем его старании, напоминает ловлю рыбы сачком на берегу безбрежного океана — так велик объем непереведенного.
Переводчик должен открывать других авторов, как поэт — собственную душу.



* * *

Я давно перестал смотреть наши и зарубежные телесериалы о современной жизни: действие их происходит на каком-то "коммунистическом дне". Там все занимаются делами по своим ограниченным способностям и получают почти по потребностям — правда, в случае необходимости, появляются в должном количестве воры, проходимцы, бандиты и просто плохие люди, ведь без них сюжет не построишь и интригу не закрутишь. И люди заняты сплетнями, ссорами, непониманием очевидного, скучными развлечениями и напрасными злодействами, отнимающими все их время.
Жизнь трудна, но стоит того, чтобы постараться дожить хотя бы до будущей весны, — так мог бы сказать джентльмен-балбес Вустер, герой романов П. Вудхауса и соответствующего телесериала. И был бы прав.
Правду о себе человек говорит либо спъяну, либо невольно, в процессе творчества, либо с обдуманным намерением, как Руссо в своей "Исповеди", — он был настолько себялюбив, что не счел нужным скрыть или замаскировать свою сущность.
Все писатели пишут только о жизни, даже когда думают, что пишут о смерти или потустороннем.



* * *

Политика, общественное сознание, требования текущего времени — все они нуждаются лишь в немногих личностях, с которыми впоследствии и ассоциируются представления людей о минувшей эпохе. Подобное происходит и в искусстве: лишь немногие художники и литераторы известны при жизни и часто поминаются прессой и прочими СМИ. Шлейф прижизненной известности может тянуться на десятилетия и после их ухода. Между тем, рядом с ними были люди, наделенные не меньшими талантами и много сделавшие в те же годы, — но они не попали в обойму, оказались лишними, избыточными персонами на балу ушедших лет. Иногда, впоследствии, их открывают, находят, как предметы старого быта при археологических раскопках, чаще они по-прежнему остаются безвестными. Таковыми были, например, в Англии на рубеже XIX и XX веков молодые члены Клуба Рифмоплетов, из которых только У. Б. Йейтс удостоился как большой прижизненной известности, так и посмертной славы, а в нашей стране имя В. Маяковского на десятилетия задвинуло в тень многих его современников‑поэтов.
Прочел воспоминания Йейтса о его юности, где мимоходом он упомянул своих давно умерших друзей по Клубу Рифмоплетов: Даусона и Джонсона, обоих назвав пьяницами, а первого еще и бабником (У. Б. Йейтс "Винтовая лестница", М., 2012). Когда поэт так говорит о друзьях молодости, он уже не поэт, а дрянной старикан. Но в эпоху Клуба (90‑е годы XIX века) до старости ему было далеко, и он написал стихотворение "Народ воздуха", которое можно прозаически обозначить как рассказ о призраках или духах, общение с которыми означает смерть для человека: тот еще думает и ведет себя как живой, но для других людей он уже покойник. Так вот, искусство позволяет нам без риска, при нашей жизни, общаться с душами давно умерших гениев. И можно поблагодарить Йейтса хотя бы за одно четверостишие из упомянутого стихотворения — в нем изложена суть искусства, в понимании поэта:

"Но он услышал в воздухе:
Флейтист играл все время там,
И не было игры печальней,
И нет — чтоб веселила так".

Профессионал не всегда может или хочет оценить достоинства другого мастера, но точно знает, как и в чем его можно упрекнуть — такова форма ревности или зависти. Поэт Лионель Джонсон сказал о творчестве Джона Грея: иногда он бывает странно красив, и не более того. Джонсон не понял, что тем самым он признал: Грей бывает близок к идеалу, ибо странная красота, необъяснимая прелесть поэзии, есть свидетельство ее совершенства. В итоге, сухая ворчливая фраза стоила любой высокой оценки.
Можно сказать, что Байрон в начале ХIХ века открыл новую поэзию Англии для всего мира, а Уайльд своей "Балладой Редингской тюрьмы" поставил точку в конце ее века.
Молодой лорд Дуглас стал для Оскара Уайльда тем же, что алкоголь для спившегося человека: отрава, погибель, но жить без него невозможно. Дуглас ушел — и Уайльд умер.
Оскар Уайльд в конце жизни похож на несчастного и нищего короля Лира, которому стало открытым многое, прежде неведомое.
Успех в других сферах помешал Уайльду стать величайшим поэтом Британии своего времени; Йейтсу — озабоченность своим ирландским происхождением, хоть он и получил Нобелевскую премию за это; Даусону помешала бедность и беспечность, чтоб осознать свои возможности и распорядиться ими.
Одна из самых привлекательных черт декадентского движения в Британии второй половины XIX века состоит в том, что ни прерафаэлиты, ни их преемники-декаденты не пытались возвыситься за счет умаления достоинства старших поэтов‑современников. Они ценили и Теннисо­на и Браунин­га, пусть "ста­рые петарды" и не любили "молодых выскочек" и время от времени лопались от негодования.
Эстетизм создал и будет создавать новых писателей и художников, но способен погубить их жизни — как создал и погубил, например, Байрона, Россетти, Уайльда.



* * *

Пушкин и Лермонтов были осознаны мной еще в детстве и приняты во внутренний мир мгновенно, с первого прочтения. Денис Давыдов остается лучшим поэтом среди воинов и лучшим воином среди поэтов. Позже, в моей юности, Державин потребовал некоторых усилий — надо было пробиться через особенности старинного слога. Величие Блока я тогда же угадал, но понял, что мне еще предстоит дорасти до уровня его поэзии — через несколько лет так и произошло. Теперь он для меня самый важный и доныне современный поэт, что не мешает восхищаться великолепием других поэтов Блистательного, Золотого и Серебряного веков и поэтов новой волны.
К вопросу о спорах вокруг поэмы Блока "Двенадцать": это мгновенный поэтический снимок зимы 1917–1918 года. Христос, в прошлом уже изведавший человеческие муки и смерть, убегает из этого текущего времени в будущее, когда Он, страдалец, будет снова востребован народом, пока еще ошалевшим от революции.
Общение необходимо для людей, и Блок страдал от отсутствия общения, но когда оно длилось слишком долго, он страдал от скуки и людской пошлости. Возможно, подобные встречи опустошали его душу еще больше, чем одиночество.
Печаль декаданса возникает вследствие осознания эфемерности жизни для отдельного человека в людском муравейнике среди безмерности Мироздания.
Символизм есть высшая и, возможно, последняя стадия романтизма.
Состоялось явление нового великого поэта в русской литературе, хотя его почти не замечали при жизни и проводили без всякой официальной помпы. То был Андрей Ширяев (1965–2013), хронологически он стал первым поэтом нового века, хоть и начинал в конце предыдущего столетия, но именно с ним будут сравнивать всех значительных поэтов XXI века, нынешних и тех, кому еще предстоит появиться. Сам факт сравнения с ним будет честью, а не унижением для любого поэта, поскольку поэзия Андрея Ширяева оказалась вне устоявшихся представлений о сущности поэзии, будь она классической или авангардной. Она похожа на пение Орфея — загадочный голос слушаешь завороженно, но невозможно понять на слух, как это сделано и почему ты подпал под гипнотическое влияние. Понимание высокого смысла речи и особенностей стихосложения приходит чуть позже. Для прочих поэтов это трубный зов, призыв к собственному творчеству. Он указал высоту, на которую смог сам подняться — следовательно это был и вызов для остальных: а вы сможете? Поэт уже стал знаковой фигурой в истории русской поэзии, этаким ее "верстовым столбом". Сила поэзии Андрея Ширяева в неожиданности поэтического потока, неожиданности сочетаний образов и смыслов, — неожиданности оправданной и выверенной. В этой поэзии поражает и тщательная отделка каждого стиха — в нем невозможно изменить ни одно слово, ни один знак препинания, не разрушив столь совершенное создание.
Жизнь и смерть полны черного жестокого юмора. Умер Евгений Евтушенко — в молодости он был одним из тех, кто хотел быть настоящим большевиком, а умер на покое в США, в цитадели Желтого Дьявола, как его и нас учили.
Трудно жить в устоявшемся, скучном обществе, ожидая неких неясных перемен — то ли счастливых, то ли ужасных; но есть и более тяжкое испытание: оказаться в гуще этих перемен. У поэтов подобное неизбежно вызывает слом: кого-то перемены уничтожают физически, как Гумилёва, Мандельштама и Хлебникова; кто-то уходит в беспросветное уныние и гибнет, как Блок; кто-то, как Маяковский, впадает в эйфорию — и тоже погибает, от ужаса реальности.



* * *

Каждый стих пробивается к завершению через толпу вариантов‑соперников и оставляет за собой сомнения и подозрения: можно было сказать лучше и с большим смыслом. Все это похоже на блуждание в зеркальном лабиринте, где надо найти живого человека среди его бесчисленных отражений.
Выход книги для ее автора равнозначен бенефису для актера и персональной выставке для художника. В глубине души автор полагает книгу своей ставкой в игре на бессмертие и свидетельством о собственном пребывании в плоти уходящего времени.
Эхо не только неизбежно, но и полезно и необходимо в своих ипостасях: будь то отражение в зеркале или отклики на творчество.
По фактам личной жизни трудно понять творчество большого поэта, а по его стихам нельзя сказать, каков он в обыденности, — впору вспомнить историю, написанную Р. Л. Стивенсоном о докторе Джеккиле и господине Хайде, существовавших в теле и в душе одного человека.
Поэзия похожа на реализацию слов того восточного мудреца, который сказал, что мог бы всю жизнь писать о рыбке в прозрачной чаше с водой. Поэзия на протяжении веков пишет об одном и том же и не может исчерпать эти темы: любовь, красота, жизнь, смерть, природа. Но о краткости жизни пора бы перестать писать, она действительно краткая и не надо тратить ее на повторение пройденного и усвоенного — того, что нельзя изменить.
Комментаторы и переводчики всегда рискуют попасть впросак: можно что-то не заметить или не придать должного внимания тому, что содержится в произведениях или происходило в жизни авторов и общества, было в сути того времени, когда написаны произведения. Сами авторы говорят нам ровно то, что хотели сказать и как могли сказать — даже если вынуждены быть не до конца искренними.
Только после усечения представлений о реальности и об искусстве, то есть путем обмана и самообмана, можно провозгласить совпадение искусства и жизни.
Каждое утро просыпаемся в безбрежности времени и пространства, чтобы к вечеру осознать их как свое собственное и личное.

Страстность — лучшая черта поэтического таланта: если угодно, это его душа.



Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru