Главная
Издатель
Редакционный совет
Общественный совет
Редакция
О газете
Новости
О нас пишут
Свежий номер
Материалы номера
Архив номеров
Авторы
Лауреаты
Портреты поэтов
TV "Поэтоград"
Книжная серия
Гостевая книга
Контакты
Магазин

Материалы номера № 17 (32), 2012 г.



Александр Орлов
«Московский кочевник»


М.: «Вест-Консалтинг», 2012

 

Вот он — стоит на раскаленном бархане, утопая в мареве, и из-под руки, вприщур — всматривается… вслушивается: «Вечер, стемнело, четверть девятого, / Слышно дождя уходящего дробь, / Хармса читает с экрана Хаматова, / Город заполнила снежная топь…» Московский кочевник Александр Орлов. А точнее — лирический герой «Московского кочевника» Александра Орлова — будем, как положено — и предложено, — держать дистанцию: «И только в душе моей древний восток, / На тысячу лет я, увы, опоздал…»
«Я стал кочевником, чтобы сладострастно прикасаться ко всему, что кочует», — слова Андре Жида, поднятые на флагшток ставшим на путь конквистадоров «вечно живым» Николаем Гумилёвым. «Mea culpa, — написал в предисловии к сборнику Сергей Арутюнов, — мне слишком долго казалось, что даже малейшего отзвука гумилёвского начала в современной поэзии быть не должно…» Однако Орлову «юнкерская лира» не кажется «смешной». «В паспорте — просроченная виза, / На плече с подарками — хорджин, / В смолянистых сумерках Тебриза / Одинокий, словно Насреддин, // Тороплюсь, затменье обгоняю, / И в карминных отблесках зари / Девушку случайно замечаю, / Дочь торговца в белом русари…»
Верить ли «занджан» — «любимой жене» — в эти то ли придуманные, то ли реальные странствия? — Конечно, да. Можно по-гумилёвски, тая в глазах злое торжество, ведь «заложник любви вечно светел и юн» и «в каждом мужчине томится Меджнун». Можно по-орловски: «Незнакомая девочка вирши прочтет / И полюбит твою потаенную ложь». А можно просто припомнить, что «…мир образов находится в тесной связи с миром людей, но не так, как это думают обы­к­­новенно. Не будучи аналогией жизни, искусство не имеет бытия, вполне подобного нашему, не может нам доставить чувственного общения с иными реальностями. Стихи, написанные даже истинными визионерами в момент транса, имеют значение лишь постольку, поскольку они хороши. Думать иначе — значит повторять знаменитую ошибку воробьев, желавших склевать нарисованные плоды» («Жизнь стиха». Николай Гумилёв).
В конце концов, никому «…не нужно виз / В страну вишневого заката». И алгаита, поющая над грустной дорогой, не заглушает тот осенний мотив, что игрет Deep Purple. А мегаполис бурлит, мир обновляют вездесущие блоги, маршрут не указан на картах Таро, — но «…хочется куда-нибудь уйти / И затеряться среди павших гуннов. / Который час? Да около шести…»
Время тут не менее интересная категория, чем пространство. Время — «…то самое измерение, в котором разворачивается наша жизнь, никогда не стоит на месте, и побуждает нас к движению, и мы передвигаемся во времени, и холодные ветры прошлого неуклонно толкают нас в спины», — так говорит Амирам Григоров в «Послесловии». Но мятежный лирический герой Александра Орлова вряд ли столь же… ровен. Он заполняет мирские пустоты, изнывает от бросовых бед. А темп… «Бежит мое время, хоть плачь, хоть кричи…» — presto molto. «Я стою на Поклонной горе / В неучтенном году, в октябре…» — largamente. «В двадцать первом веке я чужой…» — что это, moderato? Не важно: все равно «Век застыл на Калужской заставе / В серой дымке небесных кадил». И — главное: даже — prestissimo — животная привычка выживать не затмила света: «И даровано время прощать». Grave!
Кочевой непокой Чингизидов — в крови московского христианского поэта, и с усмешкой — «Корыстных наложниц распущен гарем, / Пощусь, причащаюсь, стал крестным отцом…», и всерьез — «Неясности в смиренье ощутимы, / Неведомо о чем, но свысока, / Беседуют в зарницах Серафимы, / И отражает их Москва-река», или «Рождество через десять минут», или «Светлая Пасхальная седмица / Спасает нас от годовой чумы», — утверждающего свое православие. Вот таков он, хитрый могол и родственник хана Джучи, вечный пленник Гюлистана — в фиалковом дыму России: «Верой очищенных смотр… / Услада? Отрада? Покой?.. / Ключник, задумчивый Петр, / Поговори же со мной».
Наше же дело — читать и слушать. Не грех еще и припомнить, что «поэзия и религия — две стороны одной и той же монеты. И та, и другая требуют от человека духовной работы. Но не во имя практической цели, как этика и эстетика, а во имя высшей, неизвестной им самим. Этика приспособляет человека к жизни в обществе, эстетика стремится увеличить его способность наслаждаться. Руководство же в перерождении человека в высший тип принадлежит религии и поэзии» («Читатель». Николай Гумилёв).
Не важно, что «Вам Бог оставил компас, а мне карту…» Будем верить «Послесловию» Григорова: «… ветер нашего общего прошлого, с редкими колючими снежинками и комьями оледеневшей грязи, влечет поэта в бескрайнем пространстве его огромного города, ничуть не похожего на библейскую восточную степь». Тут никто не заблудится!

 

Ольга ВОРОНИНА



Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru