Материалы номера № 26 (127), 2014 г.

Продолжая античный спор о первопричинах, предположу, что русский мир рождался не «платом узорным», а графичным, черно-белым. Оттого мы так любим, наверное, березовую кору — она нам дает и тепло, и лекарство, и соки…
Юрий Левада говорил, что Россия — в сущности, пластилиновая страна: это с жесткими конструкциями могут происходить глобальные катастрофы, но с нами — нет. Не зря ее вторую сущность — черный хлеб — беспричинно ненавидят иностранцы, а наша грязь покрывается снегом. В момент нашей усталости.
Поэт Александр Орлов — прозаик Александр Орлов. Они во многом вопреки, но движутся навстречу друг другу.
Проза Орлова от земли: жесткая, грубая, физиологичная. В рассказе, который автор выписал из воспоминаний дяди — «Первые осенины», в стране, где яблоки освящаются, фашисты распороли сержанту живот и набили его плодами. В разговоре с Александром я вспомнила интервью писателя Юрия Бондарева, где он говорил о кишках, висевших на деревьях после взрыва, о человеческом черепе, наполненном водой — он никогда не вводил подобное в повествование. Александр работает скальпелем, что стилосом. Это после войны к теме смерти относятся «чище», чем мы, чей порог чувствительности снижен. Для прозаика Орлова важно через судорогу и рвоту развернуть душу читателя к теме верхней неистребимой жизни — но через смерть.
В его рассказах и стихах все же тема одна — любовь к природе, женщине и родине — это одна и та же любовь. Как для Виктора Астафьева. На небольшом поле смещает несколько временных и пространственных пластов. Иным побеждать помогают катакомбы или мангровые леса, русским — снег, который выдавливал фашистов из-под Москвы, наполеоновские войска, тевтонский орден, во время польской интервенции: вел ратников на лыжах под Дмитров из поморных городов…

Сергей Арутюнов в послесловии к «Белоснежной пряже» пишет: «Орлов еще не раз наиграется в стихи…» Действительно, если в прозе Орлов часто использует «кулисы», чтобы перебросить читателя в прошлое, то в стихах он игрок – продавливает реальность: чтобы из империи моголов через несколько строк влететь в Нескучный сад — и вновь уйти на другой круг — в сахарные пески.
Трудно понять, кто смотрит как в зверя в сугробы:

В этом противостоянии он словно постаревший ребенок, сродни симоновскому: «седой мальчишка на лафете спал».
Эти стихи кажутся колдовскими, языческими, в них не хозяйничает христианский бог, которого привычно, как свадебного генерала, инкрустируют поэты в ряд «Россия», «судьба», «поприще». Скорее, здесь вновь с чистого листа. Для историка Александра Орлова выбеливающая пузырящаяся историческая амальгама — «задник», на фоне которого проступает природа. Олицетворена предельно трагично — и часто без пресловутого катарсиса: все обмякает, врастает в гиблый снеговал. В орловском снегу уже будто запеклась кровь — жмется к белому листу черная пурга. Крещение Руси еще предчувствуется — хотя бесчинствуют в русских городах, увы, смерти немцы, мадьяры, автор идет по роще, где дед навсегда закопал парабеллум, в центр села под Смоленском, где висел на столбе его брат…

Снег для поэта — и возможность выстроить и разрушить свой не снежный как в старинной забаве городок, а лабиринт. С грохотом он сам разбивает льдины, сокрушает глыбы, может ускользнуть с белоснежной пряжей, влившись в млечную тропу или самовольно прожечь руками-лучами снег, превратить его в комки черноокой грязи у реки — приманить свою весну.

В этих стихах тороплив бег времени — зима, лето, осень, весна вращаются, как стрелки скрученных часов. «Эта книга возвращает нас к самим себе, — отмечает сибирский поэт Дмитрий Иващенко. — Момент напечатания и выхода стихотворного сборника “Белоснежная пряжа” я расцениваю как вызов нынешней оккультной паранойе и расслабленности духа. Поэтический язык Александра Орлова по-русски чист. Много дождя, много следов, много седины, — тайну и тяжесть экспрессии несет “жатвенный нож” эпитетов автора».
Но только первый снег в России брали, чтобы белить холсты…