Главная
Издатель
Редакционный совет
Общественный совет
Редакция
О газете
Новости
О нас пишут
Свежий номер
Материалы номера
Архив номеров
Авторы
Лауреаты
Портреты поэтов
TV "Поэтоград"
Книжная серия
Гостевая книга
Контакты
Магазин

Материалы номера № 34 (186), 2015 г.



Александр Карпенко
НЕЛИНЕЙНОЕ МЫШЛЕНИЕ ИРИНЫ ЕРМАКОВОЙ

У Ирины Ермаковой есть потрясающее стихотворение, где проводится параллель между рождающимся в чреве матери ребенком — и смертью, которая тоже в человеке, полном жизни, вначале подобна ребенку. Разрастаясь, ребенок-смерть бьет ногами в живот матери и властно требует немедленно выпустить его на волю. Я думаю, здесь у Ермаковой явственно слышится связь еще и с древнейшими мифами разных народов, в которых дети приходят, чтобы, в прямом и переносном смыслах, пожрать своих родителей. Но это, безусловно, не основная линия стихотворения. Смерть в человеке, согласно Ирине Ермаковой, не росла бы так быстро, если бы тот не врал и не множил, "бережно листая", бесконечные обиды. В воздухе за окном повисает лист — полужелтый, полузеленый. Сосуд жизни наполовину пуст, но наполовину полон. Героиня Ермаковой обращается то ли к смерти, то ли… к собственному ребенку, который еще в животе у матери, — и это безусловная находка Ирины Ермаковой, выдающая в ней незаурядного поэта. Это временное равновесие в человеке жизни и смерти проходит через многие стихи Ирины Ермаковой, которые вошли в антологию "Поэты настоящего времени". Такая идея и человечна, и философична. Сойдемся, пожалуй, на том, что данные стихи — все-таки о ребенке, который, еще не родившись, уже, в сущности, начинает умирать, такая в нем заложена биологическая программа. Но к чему же тогда это настойчивое слово "человек", которое рефреном пронизывает все стихотворение? Причем, человек этот курит, пьет чай — явно не ребенок в животе у матери. Ребенок, насколько мне известно, на такие "подвиги" еще не способен. Очевидно, автор берет одновременно разные периоды жизни человека и сопоставляет их, как будто это не длинная дистанция, а короткий спринт. В позднейшей редакции, подготовленной для новой книги "Седьмая", Ирина Ермакова дает название данному стихотворению — "Лист". Что, безусловно, несколько смещает акценты, выводя на первый план тот самый лист — "полужелтый, полузеленый", о котором я уже вскользь упоминал. Еще одна философская концепция Ермаковой уподобляет человека (любого возраста) с листом, который уже сорвался с материнского дерева, но еще не достиг окончательного и примирительного свидания с землей. Как едко пошутил Игорь Гор, это "полет Смерти длиною в Жизнь".

Человек проспится и живет,
ничего ни в чем не понимает,
врет, смеется, бережно листает
перечень обид, а в нем растет
малютка-смерть и на ноги встает,
и ногами изнутри пинает.

Бац! — и содрогнешься невзначай:
под углом к рассеянному свету
полужелтый лист летит по лету
в осень. Отвернись. Не замечай.
Человек заваривает чай,
достает из пачки сигарету

и — ломает. И глядит, как лист,
как полузеленый лист юдольный,
словно ничего ему не больно,
на открытом воздухе повис,
словно все равно, что верх, что низ,
словно рифмой брезгует глагольной.

Чай — дымится. Лист в окне — висит,
черенком подергивая чутко,
и клюет, как жареная утка,
и — взвиваясь — радостно гремит,
как железный, как глагол в гранит —
выше, выше. Спи, моя малютка.



ГОРЬКАЯ МУДРОСТЬ

Есть стихи, которые не устаешь перечитывать. К ним, безусловно, относятся и стихи Ирины Ермаковой. Она знает, что нельзя долго играть на одной ноте. Она знает, что нельзя бесконечно повторять одну и ту же мелодию, одну и ту же тему. Мудрость ее "злая" в ницшеанском смысле — своей бескомпромиссностью. Вот, например, ее ироничное стихотворение о "счастливом" дне рождения. День рождения — это и есть остановленное мгновение, когда главной героине всегда исполняется 22. И все играют в эту замечательную игру — тем более, что и играть в нее не надо — большинство гостей навсегда запомнили нашу девушку двадцатилетней. И это — бальзам на душу героини: женщины, бывшие в молодости хорошенькими, старости боятся больше, чем смерти. Но для героини Ермаковой (внимание!) это не целебный самообман, она говорит, что таким образом ее пытаются пожалеть друзья. И она не в силах противиться такой дружбе-жалости: ведь и у нее самой будет возможность пожалеть, в свою очередь, других. Такой день рождения — это театр, иллюзия, в котором играют все, кто посетил этот замечательный праздник.



HAPPY BIRTHDAY

Уж пора казалось бы и привыкнуть
только я как впервые опять волнуюсь
всякий раз опять смертельно волнуюсь
когда мне исполняется 22 года

Я сижу одна в темноте и страхе
на полу в белых перьях в полном порядке
в голове кузнечик в груди жаба
в батареях угри парят и струятся
я сижу как перс и точно знаю
ничего случиться уже не может
ничего
и тогда они — наконец приходят
потому что люблю я их ужасно

Ах какая ты круглая говорят дата
ах какая ты дивная говорят дуся
и дымят-звенят и все включают
и горит наш праздник праздник праздник

Дорогие мои мои золотые

Обниму их лучше и пожалею
и они ответно мне пожелают
и они охотно мне пожалеют
потому что любят меня ужасно

Обниму их так чтоб никто не заметил
что-то нету сегодня нашей дуси
лишь паленые перья вокруг лампы
впрочем здесь ведь и так всего довольно

Мы живем удельно и добровольно
мы живем без устали и печали
всякий раз в любви живем и восторге
когда мне исполняется 22 года

Мне кажется, в этом прекрасном белом стихотворении можно было бы вполне обойтись без названия, которое невольно сужает сюжет. Без названия получилось бы стихотворение об "улучшенном" бессмертии. Вспомним: Авраам и Исаак — эти библейские чудаки — жили сотни лет. А тут живешь-живешь, и через год тебе опять 22. Время остановилось. Чудеса, да и только! Стрелка часов никак не может перескочить эту злосчастную отметку 22. Мистика! И потому так страшен героине день рождения — перескочит стрелка — не перескочит цифру 22. Ура! Опять не перескочила. Но каждый год все так же страшно. А вдруг… Но вообще — стихотворение, конечно, не об этом. Оно — о любви, в широком смысле слова, и о дне рождения как одном из способов выражения этой любви. Выясняется, что и любить толком мы не умеем, все как-то заученно-неуклюже, не творчески. Я думаю, что у Ирины Ермаковой есть элементы сюрреалистического мышления. Например, вот эти строки:

в голове кузнечик в груди жаба
в батареях угри парят и струятся

Чтобы вечно было 22, что-то должно незаметно для других у тебя исчезать. Но праздник — на то он и праздник, чтобы никто ничего не заметил. "Хлеба и зрелищ!" "Я требую продолжения банкета!"

"Слаще познания — ложь". В поэтике Ермаковой сюжеты как будто "побивают" мастерство пишущего. Хотя это — не более, чем иллюзия. Подача у нее настолько интересна и нетривиальна, что мне (апологету техники!) порой совершенно "до лампочки", зарифмовано у Ирины или нет, и как зарифмовано, хорошо или плохо. Это не важно. Мне хочется говорить о ее идеях, философии, о ее личности. Иногда мне кажется, что она нарочно не зарифмовывает какие-нибудь строки. Ведь абсолютных совпадений не бывает! Как не бывает выпускниц Литинститута, не умеющих рифмовать. Ну вот, например, здесь:

Пей, корабли блудные зюйд прибивает к берегу,
пей, женихи вымерли, в море высокий штиль,
пей, сыновья выросли, им — закрывать Америку,
пей, небеса выцвели, пей, Одиссей, пей!

Мы видим, что анафора "пей" в начале каждой строки создает поле настолько высокого напряжения, что рифма "штиль — пей" не вызывает никакого внутреннего сопротивления, мы это почти не замечаем. Поэзии Ирины Ермаковой присуща "режиссерская" оснастка. Она крутит, вертит сюжет, поворачивает его и так, и эдак. Даже если сюжет затерт до дыр, вроде рассказа о Пенелопе, получается что-то новое. И это новое заставляет нас смотреть в будущее литературы с осторожным оптимизмом: гений может заявить тему, но исчерпать ее очень и очень сложно. До сих пор это неподвластно было даже самым великим — Гомеру и Шекспиру. Вообще, эта подборка Ермаковой из "Поэтов настоящего времени" производит на меня сильнейшее впечатление. Парадоксальное мышление включается у Ирины Ермаковой не сразу, а постепенно. Архитектоника стихов завораживает. Ирина Ермакова очень успешна в десакрализации древних мифов. Не надо быть великим провидцем, чтобы почувствовать: в образе Пенелопы у Гомера некий подвох, некая попытка создания "жития святой". Великий слепой оказался вдобавок еще и сказочником, вроде Андерсена. Впрочем, чему мы удивляемся? Троянская война была в 12 веке до нашей эры, Гомер жил в 9‑м, а записали его сказания тремя веками спустя, в 6‑м веке до н. э. Вопрос: как много в "Илиаде" и "Одиссее" осталось от Гомера? А от Троянской войны? То-то и оно.

Мало того, что Ермакова пишет интересно, она еще и делает это в постмодернистском мейнстриме. Впрочем, ничего попсового в ее стихах я не заметил. Скорее наоборот. Ирина Ермакова ставит знак тождества между "любить" и "жалеть". Это проходит красной нитью и в стихотворении про "счастливый" день рождения, и в стихотворении про дурачка Гогу из 102‑й. Возможно, на самом деле "любить" намного больше, чем "жалеть", только в России издревле эти два понятия являются почти синонимами, особенно среди женской половины населения страны.



КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ ОДИССЕЯ

Лене Исаевой

Он говорит: моя девочка, бедная Пенелопа,
ты же совсем состарилась, пока я валял дурака,
льдом укрыта Америка, битым стеклом Европа,
здесь, только здесь у ног твоих плещут живые века.

Милый, пока ты шлялся, все заросло клевером,
розовым клейким клевером, едким сердечным листом,
вольное время выткано, вышито мелким клевером,
я заварю тебе клеверный горький бессмертный настой.

Пей, корабли блудные зюйд прибивает к берегу,
пей, женихи вымерли, в море высокий штиль,
пей, сыновья выросли, им — закрывать Америку,
пей, небеса выцвели, пей, Одиссей, пей!

Сонные волны ластятся, льнут лепестки веером,
в клеверной чаше сводятся сплывшей отчизны края —
сладкий, как миф о верности, стелется дух клеверный,
пей, не жалей, пей, моя радость, бывшая радость моя.

Миф о верности Пенелопы дезавуирован — нельзя безнаказанно десятилетиями отсутствовать в семье. Человек за 20 лет настолько "обрастает чуждой жизнью", как говорил Набоков, что бывает трудно возродить в себе былую нежность к партнеру, и это к тому же взаимно. Прозрения Ирины Ермаковой порой жестоки. Рай, например, у нее забит до отказа, как зал для бесплатного фуршета. Новоприбывшие оказываются в роли опоздавших и, потолкавшись немного, вынуждены отправиться восвояси не солоно хлебавши. Все места уже заняты. Стихотворение так и называется — "Аншлаг". Даже святые вынуждены поворачивать обратно. Не знаю, как в раю, не имел еще возможности проверить, а вот в земной жизни постоянно происходит ротация святых. Нет, их не расканонизируют. Просто более популярные святые потихоньку вытесняют из обихода верующих менее "раскрученных" святых. Несовершенное человеческое сознание не может вместить слишком большое их количество. И, как пишет об этом Ирина Ермакова, святые бывают вынуждены поворачивать назад. Все это очень напоминает переход поэтов в признанные классики. Там уже толпится столько народу, что перешагнуть эту ступень почти невозможно. Особенно при жизни, когда, наряду с поэтическими шедеврами, на слуху подробности личной жизни кандидата в бессмертные. Кажется, мне пора закругляться. Хотя это еще далеко не все, что я хотел сказать о поэзии Ирины Ермаковой.

Александр КАРПЕНКО



Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru