Материалы номера № 05 (210), 2016 г.

Берега высоки над реки незатянутой раной.
Фонари озаряют пространство то скупо, то странно,
И горят на холме купола православного храма,
Но дорога до храма закручена рогом барана.

Я вернулся сюда по воде – не сказать, чтоб случайно:
Не был голоден и не устал, но зачем-то причалил
И встречаю рассвет у татарской заплаканной вербы.
Колдовская трава шелестит под языческим ветром,

Робко дующим на молоко над парною рекою.
У травы имена: базилик,  резеда и левкои,
Мне знакомые с детства, которое рядышком где-то:
закатилось за годы серебряной мелкой монетой.

Я вернулся туда, где оставил себя слишком много:
Белый холм, белый храм, чуть заметная к храму дорога,
И гляжу сквозь туман над рекой – чтобы через года мне
На своем берегу догадаться о береге дальнем.

Над окольцованной мостами
Рекою – дымка столь густая,
Что чуть видны при полном штиле
Стальные иглы узких шпилей.

Ни шума, ни ажурной пены.
Вода неспешно и степенно
Береговой гранит ласкает,
Из века в век перетекая.

И где-то на излете взгляда
Приходит северной наядой
В объятья Финского залива —
По-прежнему неторопливо.

И я, неспешен и вальяжен,
Гляжу в часы четвертой стражи
Со дна оконного колодца,
Как по реке, встречая солнце,

Забыв, что лед давно растаял,
Летит в рассвет собачья стая,
Перегружая лаем ветер —
И растворяется в рассвете.

Погашены больничные огни.
Палата и безвидна, и пуста,
Сестренка – вот нечаянная милость —
Разглаживая  складки простыни,
Вдруг замурлычет Funny Valentine,
Напоминая, как все это было.

А было просто: мир съедала ржа.
Качаясь на ухабах и дрожа,
Тащился между Флоридой и Ютой
Унылых нот разбитый дилижанс.
Тогда Господь сказал: да будет Джаз!
И стало: Джаз. И это было круто,

Причем весьма. Тебе был каждый — брат,
Евклиду благодарный за квадрат,
Любой танцпол предпочитавший рингу.
И ты считал, что звукам нет преград,
Что счастье есть возможность поиграть,
А жизнь – еще один синоним свинга.

И ты был прав – как, впрочем, и всегда.
Что ты годам и что тебе года?
Но если ты сорвешься в небо птицей —
То, значит, нужен Господу чудак,
На медных трубах страшного суда
Готовый отыграть без репетиций.

Любимый! Твой светел лик,
А я – глубины темней.
Вблизи от тебя, вдали,
До самого края дней

Я – крепость твоя меж гор,
Размытых слезами лет,
Дыхания твоего
Мерцающий в небе след,

Я – имя твое, твой щит,
Твой невод и твой улов,
Я – камень твоей пращи,
Раздробленный о крыло

Грозящего с неба зла.
Я – дней твоих жаркий зной,
Мелодия, что вела
Стихи твои в явь из снов,

Я – стремя твое. Скачи!
Я – струны твои. Звени!
Любимый! Ты будешь чист,
Покуда мы делим дни…

Поэт:

«…В этих местах уже много смертей подряд
Ни утомленная мысль, ни усталый взгляд
Не достигают и первых кругов небесных:
Здесь облака, чьи сплетения так хитры,
Словно густые сети для мелких рыб,
Оберегают все тайны высокой бездны.

Вам остается смотреть на поля, луга,
Где вавилонскими башнями спят стога,
На поселян, что все ищут иголки в сене,
Да попадутся порой тополей стада,
Что неизвестно откуда пришли сюда
И приросли к обочинам направлений.

Кроме полей и лугов, здесь течет река,
Но в ней отражаются хитрые облака —
Смотрят в нее только лет до пяти от роду,
Слушая плеск – это бьет по воде хвостом
Крупная рыба – налим, или сонный сом,
Или русалка – их множество в здешних водах».


Автор:

Он  прерывается, чтоб заточить перо
(То, что в столице было слишком остро,
И потому он здесь – никакого чуда).
С кровли соломенной наземь течет вода.
Он все глядит сквозь небесные невода,
Мысли его парят далеко отсюда.

Мысли его – это города кровь и плоть:
Выросший вместе с ним посреди болот,
Общие кров и кровь, и благое дело:
В будни — осины выращивать для Иуд,
В праздники петь о любви — благородный труд!
Петь о любви, чтобы каждое сердце пело!

В прах рассыпаются прошлого миражи.
Видимо, можно и здесь как-нибудь прожить —
Многая лета вдали от большого света.
Будут беседы – не каждый же здесь дурак?
Будет носить армяк, как когда-то фрак,
И попытается не жалеть об этом.


Поэт:

«Денно и нощно струится с небес вода.
Кажется, дождь не закончится никогда,
Даже зимой, в снежно-ветреной круговерти.
Бедные люди здесь вечера ждут с утра
И не живут, а готовятся умирать:
Сотни пустых примет, и любая – к смерти.

Глупая птица, влетевшая к вам в окно,
Черная кошка, любой из неясных снов,
Ветер, открывший окно или двери настежь,
Если не к смерти – к болезни, тюрьме, суме.
Надо бы выдумать пару смешных примет,
Будто бы смерть во сне – непременно к счастью.

Очень нужны, кроме самых смешных примет,
Песни, несущие радость и чистый свет,
Чтоб у людей изменилась сама природа.
Ссылка навечно — большая величина,
Надо с чего-то немедленно начинать,
Ибо иначе сопьешься с тоски в полгода».


Автор:

За облаками – всего-то полдня пути
(Если, конечно, знать, как туда дойти) –
Дом, что похож на волшебный сон или сказку.
По вечерам там свирель, клавесин, гобой.
Смерть —  элегантна, хоть нехороша собой –
Не торопясь, примеряет за маской маску.
Пусть у поэта идеи кипят ключом —



Он обручен со смертью, он обречен,
Вычерчен путь, остается найти обличье.
Смерть для поэта не надо искать с нуля:
Голод, чахотка, безумие, или петля,
Или свинец, что умеет свистеть по-птичьи.

Славная смерть – обезумевшая толпа,
Что так прекрасно глупа, так смешно слепа,
Так вдохновенно свирепа — мороз по коже!
Люди, привыкшие в пятых углах дрожать,
Биться за урожай да детей рожать, —
Как они любят охоту на непохожих!


Ветер запутавшись в струях дождя тугих,
Не заглушает медлительные шаги.

/Смерть входит в дом./


Смерть:

– Что, поэт, не скучал в разлуке?
Я не прошу приглашенья к тебе войти,
Без разрешенья встаю на любом пути —
Мне не важны прегрешения и заслуги.

Беден, как мышь, иль богаче, чем нувориш,
Мыслью паришь, удивительное творишь,
Спишь на ходу или трудишься на пределе,
Грешно ли, праведно путь свой вершишь земной,
Время придет – все равно поспешишь за мной
В сумрачный край, где цветут в лугах асфодели.

Жизнь – это проза, а смерть, если разобрать, —
Все же поэзия. Хочешь, мой бедный брат,
Буду к тебе добра – одарю по-царски?
Все, решено: сам ты выберешь смерть свою!
Хочешь – в постели, желаешь – в лихом бою,
Выдумай сам: по-монашески,  по-гусарски?


Поэт:

«Здравствуй, моя безжалостная сестра.
Если приходится что-либо выбирать,
Я выбираю – жизнь. Смерти нет на свете.
Что же до выбора, как себя погубить,
Это для дураков и самоубийц.
Жизнь продолжается памятью о поэте.

По-человечески, мне тебя даже жаль:
Многие лета ты продолжаешь жать,
Косы остры, и в страде твоей вечный полдень.
Только до края дней со времен Христа
Житница у тебя навсегда пуста,
И никакого шанса ее наполнить.

Нет тебе разницы — бархат или посконь,
Только давно стреножен твой бледный конь,
И над душою моей у тебя нет власти.
Пусть в этом мире я многого не успел,
Но я любил, и сражался, и песни пел,
Светлые песни о том, что возможно счастье».


Смерть:

 — В море, в горах, на равнинах — в любых мирах
Имя мое на любого наводит страх,
Только тебе до меня будто дела нету!
Что за глупец! Смерть получит свое всегда!
Ты и действительно веришь, смешной чудак,
Что не найдется достойный ответ поэту?

Слушай, как просто решится твоя судьба:
Не вострубит раньше срока моя труба,
Ты будешь жить, как живут домовые мыши:
Ибо нигде — даже в городе у реки —
Я ни одной не оставлю твоей строки.
Больше никто никогда о тебе не услышит.

Будут года над тобой пролетать, шурша –
Ты не найдешь ни бумаги, ни карандаша.
Можешь поверить, что я обеспечу это?
Так что живи и веселые песни пой,
Пой о любви! Эти песни умрут с тобой.
Можешь и дальше думать, что смерти нету.

Автор:

Заводь. Речная волна в низкий берег бьет.
На берегу свои песни поэт поет,
Голос его негромок, движенья — жалки.
Песни текут, словно в жаркие дни вода.
Кто его слышит? Немногие: иногда
Малые дети, а по вечерам — русалки.

«Опрокинута так странно и нелепо
Над русалочьей рекой
Перламутровая раковина неба.
Получился мир такой:
До небес достать рукой,
А внизу довольно музыки и хлеба.

Поселяне, просыпаясь рано утром,
Любят сон пересказать.
Улыбаясь, поднимают к перламутру
Восхищенные глаза,
В них – берилл и бирюза,
А на донышке – бесстрашие и мудрость.

Я смотрел в пустое небо – бесполезно.
Что за дали вам видны?
«Присмотрись – и ты увидишь эти бездны:
За жемчужиной Луны,
Не тревожа тишины,
Пролетают сонмы ангелов небесных.

Разливается над золотым покоем
То, чего за сотню лет
Не опишешь ни словами, ни рукою:
Просто музыка и свет —
На Земле такого нет,
Но в душе своей легко найдешь такое.
Пусть покоится – не так уж и нелепо —
Над русалочьей рекой
Перламутровая раковина неба,
Охраняя мир такой:
До небес достать рукой,
А внизу довольно музыки и хлеба».


Автор:

Собственно, все. Путешествуя в тех краях,
Я задавал вопросы, и понял я –
Памяти нет о поэте. Но люди часто
Смотрят на тучи (а кажется — в небеса),
Песни поют – у них дивные голоса! —
И слепо верят приметам, сулящим счастье.

Эти приметы и перечислять смешно:
К счастью – и птица, влетевшая к вам в окно,
И черный кот, что твою перешел дорогу.
Я в этой местности пробыл лишь пару дней,
Скептик и циник, но стало казаться мне,
Будто и я в это верю. Смешно, ей-Богу!

Что же до песен – таких не поют нигде,
Вроде поется о всяческой ерунде,
Но — подпевает душа. В них так много света!
Я их хотел записать, но, домой спеша,
Не отыскал ни бумаги, ни карандаша –
В этих краях редко встретишь и то, и это.