Материалы номера № 30 (338), 2018 г.

Заумь — руда, верлибр — полуфабрикат, лишь упорядоченная поэзия может дать окончательную огранку поэтическим алмазам.
Верлибр — это стихосложение, застигнутое в момент преступления, ведь его изобретатели и первые пользователи полагали, возможно, что схватили за нос самого Аполлона.
У верлибра только две технические возможности организовать ритмическую основу стиха: паузы на стыках строк и повторы слов или кусков текста. Иначе он останется прозой, нарезанной на сопоставимые части натужным поэтическим настроем автора.

Если художник не испытал на себе влияние со стороны других творцов, то, значит, он слеп и глух или, что вернее, глуп. Лишь после переработки внутри себя опыта предшественников художник может предъявить собственные творения, отличающиеся от созданного ранее или превосходящие его.
В поисках запредельного художник может оказаться в неком "безвоздушном" пространстве, лишенном всяких признаков жизни; соответствено, его произведения становятся мертвенны и безлюдны, как выставки современного суперавангарда.
В раковине отдается шум и трепет жизни, в янтаре застыла смола и другие создания природы, кристалл преломляет и отбрасывает лучи от далекого источника света, а поэт и художник источают воспоминания о прошлом и предвосхищают будущее, находясь всегда между прошлым и будущим, — именно так они представляют себе время, полученное ими взаймы у Абсолюта.
Мощный интеллект образует вокруг себя некое поле творчества, способное изменить личности людей, оказавшихся внутри него.
Поэта, как и любого человека, можно обмануть, чтобы он поверил даже в наглую ложь, но лицемерить настоящий поэт не способен.
Искусство похоже на могучий лес, а наши мнения о нем — лишь шелест ветра времени в его листве; искусство вечно — преходящи все его оценки.

Зрителям и читателям пора вернуться к нормальному чтению, к досугу, сопряженному с раздумьями — после дутой авангардности, партийности, ангажированности, актуальности, скверного новаторства и проплаченной популярности.
В процессе творчества автор должен обращаться к запасу тем, убеждений и суждений, накопившихся в его душе за дни или многие годы, и высказаться, невольно открывая свою человеческую сущность. Она высветится сквозь пелену любых приукрашиваний и умолчаний, выдаст лучшее и худшее, что есть в этом человеке. Искусство живет, используя лучшие черты души автора, и умирает, когда худшее перевешивает остатки лучшего. И все, уже написанное, и все, еще не написанное на Земле, останется галереей своеобразных автопортретов человеческих душ на фоне ВБ (Великой Банальности. — ред.).
У Станислава Лема есть фантастическая история о том, как пришелец с Альдебарана пытается понять смысл ругательства: Мать вашу, суку, дышлом крещеную… В переводе получилось что-то невероятно витиеватое и невозможное для усвоения (мать четвероногого животного, подвергнутая возлействию части колесного экипажа в рамках религиозного обряда, заключающегося в …). Когда стихотворец начинает писать о близких ему национальных обычаях и легендах, то читетель из другой страны начинает себя чувствовать тупым чужаком с иной планеты, чего не случается, когда пишут о сугубо личном в рамках общечеловеческого.
Да, поэт неволен в своем творчестве, как человек неволен в своем появлении на свет, а стихи — тень, оставленная душой их творца. Но есть люди, которые не захотели, не успели или не смогли отбросить эту тень и унесли ее в небытие.
Жизнь и творчество наиболее значительных поэтов мира являют нам красоту творчества и трагедию жизни — как две стороны одной монеты.
Явление красоты разрывает обыденность — это и есть счастье.
Пустая музыка и словеса вторгаются в сознание как оккупанты, уничтожая собственное Я человека, а не дополняя его, как положено музыке и литературе. Мир, меняясь, не может быть изломанным, а человеческое сознание — сколь угодно.
Сожаление органично для жизни человеческой души, ведь остается так много непройденных путей, неиспользованных возможностей, неведомого искусства и незнакомых людей, которые могли бы стать для нас источниками новых открытий и чувств, новыми друзьями или образцами совершенства. И все же в нашей жизни были люди, кому, как и Судьбе, мы благодарны за то, что не разминулись с ними — встреча состоялась, воочию или на страницах книг, и они дополнили и облагородили нашу духовную сущность.
В человеческом сознании постоянно вращается некий многогранник, на каждой грани которого есть какое-то слово или образ, или обобщенное понятие. Если мы успеваем их совместить, то возникают связующие их суждения или произведения — но часто для этого недостает времени целой жизни.
Фицджеральд — он, вероятно, самый печальный среди известных писателей США прошлого века, похожий в этом отношении на многих русских классиков, например на Чехова и Горького. Его героям суждена серая пустота в их заурядной жизни, а они часто не осознают этого или пытаются найти утешение в химерах: в самомнении или в богатстве — здесь отличие от многих русских литературных героев, которые часто пытались найти выход в любви, в религии или в служении иному делу. Печаль романов Фицджеральда, при неизменности основ американской жизни, в дальнейшем могла повлиять на творчество других американских писателей типа Дос Пассоса или Джека Керуака и Генри Миллера.
Булгаков, Зощенко и Платонов дали законченные образы векочелов ХХ века: людей, изуродованных идеологизированной жизнью, ровно как Сологуб, Горький и Чехов показали дореволюционные образчики этой породы, ибо векочелы произрастают во все эпохи и при любой власти. Они живут во всех странах Мира.
Любимые поэты — это те, кто, сказав о своем личном, помогли нам усовершенствовать и укрепить наши души и силы нашего интеллекта, чтобы жить и устоять в постоянной схватке с опасностями Мира и сознания.
Три входа в литературу для будущих авторов, как три роковых пути для героя русской сказки: проза, поэзия, переводы. Но можно остановиться на этом распутье и быть просто читателем или критиком.

Быльем зарастающее прошлое. И все же не так давно приснился сон о неком Посреднике, обещавшем вернуть моих умерших друзей из потустороннего Мира — за вознаграждение. Но когда спросил о форме и сумме оплаты, загадочный делец тут же испарился, не ответив. Он кое-что потерял, ведь реальное возвращение тех людей для меня стоило бы дороже сохранения любых денег и собственного благополучия. Жаль, что никому из ныне живущих не дано стать Орфеем, способным проходить через любые врата.
Невидимый и неведомый ветер вдохновения — ветер времени, заставляющий звучать эолову арфу творчества, летит из будущего к нам, все еще остающимся в просаке между Серебряным и Платиновым веками нашего искусства.
Мир человеческого интеллекта — среда для обитания и размножения многочисленных химер. В реальном мире флоры и фауны они не выживают, но способны овладевать людьми, народами и государствами, подобно чумному поветрию.
Наши женщины избегают нас в старости, не желая ни показать, как они изменились сами, ни видеть постаревших любимцев и свидетелей их прежней красоты. Но нагое женское тело и красота женского лица — беспроигрышная и бесконечная тема для искусства: лицо и фигура красавицы излучают обещание и обаяние счастья для всех, кто увидел ее. Однако жизнь самого прекрасного растворяется во времени и лишь искусство хранит следы ушедшей красоты, и только в нем ее время длится и не уходит…
Всплывающее в сумраке — так в двух словах можно описать процесс творчества, а результат творчества, в идеале, — самоочищение.
Иллюзия — дополнение реальности и необходимый, но недостаточный элемент творчества. С ее помощью мы лишь входим в тот мир, где возможны встречи с мыслями и забытыми открытиями наших предшественников. Там и тогда искусство создает свое хрупкое мироздание, на основе впечатлений от жизни в старом и нынешнем мире, надеясь помочь созданию нового мира людей.
Суть стихотворчества заключена в живом соединении страсти и размышления. Когда страсть остывает или исчезает, то в итоге, в лучшем случае, остается философическая дымка, а не поэзия.
Краткая жизнь человека, со всеми его страстями, среди безучастного и изменчивого, но вечного внешнего Мира, — жизнь, преломленная и одухотворенная личным сознанием, — такова материя для творчества. Поэт незримо несет в своем творчестве память о всех людях и событиях, оказавших на него большое влияние, — и он, самим фактом своего творчества, воздает им должное.
Поэзия, как и любое искусство, может быть сколь угодно сложной и запутанной, но в ней должна быть своего рода нить Ариадны, чтобы читатель не заблудился в этом лабиринте. Такой нитью служит связь созданного с общедоступными образами или символами внешнего Мира и человеческих страстей. Полное отсутствие такой связи означает, что читателю нет места в мире, созданном лишь для одного автора. Читатель, в этом случае, волен пребывать в любом ином мире и забыть о неудачнике, предложившем ему путь без цели и без права на собственную жизнь после входа.
Есть авторы, приносящие в наш мир новизну, есть другие — приносящие красоту. Новизна быстро устаревает, красота — никогда.
Наше сознание переправляет все впечатления и переживания жизни в подсознание — оно невидимо их перерабатывает и выбрасывает на поверхность сознания то верные, то издевательские или искаженные суждения и строчки стихов.
Поэтами становятся люди, у которых есть склонность к отвлеченному духовному творчеству, но недостает ряда способностей, в первую очередь воображения и памяти, чтобы серьезно заниматься музыкой, современной физикой или высшей математикой.

У человека множество ипостасей или масок — о многих не знает он сам, тем более о них не подозревают посторонние и даже близкие люди. Обратите внимание, как однообразно говорят о террористе или преступнике другого сорта его родственники и соседи: мы ничего не замечали, а вот в детстве он был таким хорошим мальчиком! — Человек давно ушел из детства, как из старого дома, а окружающие все еще переваривают воспоминания о прежнем, так и не увидев нового, искаженного лица у того, кто когда-то был мальчиком. Что уж говорить о том, как люди представляют себе богов! Особенно когда у нас нет даже воспоминаний о них, а те, кто возможно встречался с ними, оставили лишь скудные заметки о детстве богов. И боги меняются, свершают немыслимое, уходят, — а мы говорим: они были такими хорошими…
Ожидание праздника не может заменить сам праздник, вопреки утверждению: праздник ожидания праздника. Так ожидание обеда или конфеты не способно нам заменить ни сытный обед, ни вкус конфеты, хоть они, порой, могут нас разочаровать. Именно так обстоит дело с нашей жизнью, тем более что у нас нет запасных вариантов: есть только жизнь или небытие — надо или брать предложенную конфету и поглощать обед, или отказаться от искушения отведать вкус жизни и умереть от голода и неведения.

Роль Музы охотно готова исполнить Химера, по заказу мадам Политики и под руководством госпожи Идеологии, злейших врагов литературы и искусства. Затем она становится для таланта Медузой Горгоной.
Химеры, а не красота, являются страшной силой. Именно они коверкают и убивают жизнь поэтов и их творчество. Вспомним Маяковского, набитого идеологией от каблуков до макушки, и поэтов‑шестидесятников, пытавшихся быть большими коммунистами, чем члены Политбюро. И все получали крепкие тумаки при жизни или худшее (посмертные похвалы) за свои старания. А в итоге: лишь поэтов, свободных от проржавевших цепей идеологии, можно читать, без купюр и сожалений, спустя десятилетия и столетия.
По соседству с Лубянкой опасно было находиться даже мышам, что уж говорить о таком большом поэте, каким был Маяковский. А обязать его писать рекламу, прежде всего политическую, все равно что отправить лучшего мастера-краснодеревщика на строительство тифозного барака, где он должен затем и погибнуть.

Творчество часто напоминает стрельбу или игру в кегли в темноте, с неизвестным результатом: стрелы выпущены, шары брошены — летят и катятся, но когда и какую цель поразят и доберутся ли до нее? В человеческую душу способны попадать поэтические шары и стрелы, брошенные и выпущенные и сегодня, и сто или сотни лет назад.
Подобно тому как мы не знали или не замечали нечто скрытое и неведомое для нас в Мироздании, так мы не знаем (не слышали, не видели, не читали) многое в мудрости, накопленной человечеством за века. Приходится вновь его открывать или придумывать, чувствуя себя первооткрывателями или археологами. Как ценитель банального, я считаю, что следовало бы на государственном уровне создать профессию образованных и квалифицированных читателей, дав им приличную оплату, чтобы они постоянно занимались чтением и перечитыванием мировой литературы прошлого и настоящего: прозы, поэзии, философии, всех существующих гуманитарных, технических, научных трактатов — и находили бы в них идеи и мысли, ценные и для отдельных лиц, и для человеческого сообщества в нынешнем времени. Ничто не должно ускользнуть от взглядов искушенных читателей в материалах настоящего и прошлого, находки должны ежегодно публиковаться — ради людей, ради их настоящего и будущего и чтобы выразить благодарность предшественникам, труды которых не пропали в безвестности, а стали нужны новым поколениям живущих. Короче об этом сказал Александр Блок в "Записных книжках": "Небесполезно “открыть” что-нибудь уже “открытое”".
Александра Блока можно считать первым русским поэтом ХХ века, не столько по времени его появления, сколько по его значимости для русской литературы и России в целом — его значение и влияние только возрастают с каждым новым поколением писателей и читателей. Последним значимым русским поэтом ХХ века стал Иосиф Бродский. Андрей Ширяев принадлежит уже XXI веку.
Любой критик говорит не столько о критикуемом авторе, сколько высказывает свои литературные воззрения и пристрастия, делится своим жизненным и литературным опытом — чужое произведение дает критику возможность, наконец-то, вслух и въявь поговорить о самом близком для него — о нем самом.

Не должен слагатель стихов говорить о себе как о поэте: он всего лишь практикует стихосложение. Звание поэта могут ему присвоить благодарные читатели, если таковые найдутся среди современников или потомков, — все пишущие остаются одинокими любителями, пока нет согласия публики на присвоение заветного звания. Никакие формальные удостоверения и свидетельства значения не имеют.
Белый лист или серое безмолвие, или туман, или потухший костер — аналогии для творческой паузы. А тем временем внешний Мир ссыпает в наши сонные души то хворост новостей, то тлеющие угли страсти, пока вновь не запылает огонь творчества.
Несколько секунд или одно мгновение на ощущение гениальности от нового человека или мысли, или образа — затем может наступить отрезвление. Но эти секунды или мгновение были все-таки реально прочувствованы, прожиты!

Одна нота или одно слово в тишине, первый штрих карандаша на бумаге или иглы на офортной доске — все творение еще впереди, но в душе автора уже живет набросок будущего создания, живут чувства, ощущения, мелодии и образы — живут как мастеровые и экипаж для будущего корабля. Он будет построен и доведен до порта назначения, до искомой цели.
Все признаки произведения искусства налицо: холст, краска, рама, отзывы искусствоведов, стена музея, где висит готовое полотно, громкая известность — "Черный квадрат" Малевича, похожий и на финал живописи и на констатацию того, что каждый может считать себя художником? К этому есть антипараллель: все признаки поэтического создания налицо: бумага, переплет, шрифт, текст — то есть книга и рецензии, но что в итоге? Бессвязное и глухое мычание россыпи букв и слов, поскольку ему никто не внимает. Что делать с этим созданием и где находится та "стена", чтобы его повесить и привлечь к нему хоть какое-то внимание?

Идеал недостижим, но надо к нему стремиться, чтобы выполнить свое дело на достойном уровне. Еще раз скажу: идеал недостижим, однако была Майя Плисецкая, воплощенное божество танца. Вот и произведения Бальзака "Неведомый шедевр" и "Шагреневая кожа" до сих пор остаются лучшими философическими размышлениями о сущности искусства и жизни. Желающие могут продолжить этот список.
Пушкинский Сальери плачет, слушая музыку Моцарта и понимая насколько гений близок к недоступному для Сальери идеалу. Его зависть и преступление есть следствие отчаяния. Так сатана, бывший ангел, восстал против Бога, когда понял, что не сможет никогда с ним сравниться.
В сущности, каждый писатель всю свою творческую жизнь создает по кускам единственное произведение, содержащееся в его душе, разуме и сердце. Обычно он не может связать и закончить все его части в рамках единого замысла — это не удалось даже Бальзаку, а многие и не осознают, что работают в рамках одного проекта. Пожалуй, к реализации ближе всего были Гомер, Данте и Шекспир или, по-своему, Дюма-отец, Жюль Верн и Вальтер Скотт.

Нынешняя русская поэзия не должна томиться в ожидании Платинового века, ей следует всеми силами стремиться приблизить его, хотя он окончательно установится только когда российская экономика и культура достигнут устойчивого расцвета, а в дымке от сгоревших обломков промежуточного самодельного авангарда станет различимой Башня искусств, недостроенная и в XXI веке. Место Платинового века уже запроектировано в ней над ярусами Блистательного, Золотого и Серебряного веков. Его строителями будут те, кто признали необходимость продолжения дела своих предшественников, но без слепого копирования их достижений. Поставангард Платинового века должен быть всеядным, то есть почувствовать достоинства и впитать в себя лучшие достижения всех направлений прежнего русского и мирового искусства: классицизма, романтизма, реализма, импрессионизма, прерафаэлизма, декаданса, символизма, экспрессионизма, футуризма и прочих, достойных памяти. Затем он должен предложить свой взгляд на Мир и человека, подобно тому как Экзюпери открыл для читетелей и писателей видение земли и людей с высоты полета. Творцы нового декаданса основывают свои поиски на свежем осознании внешнего и человеческого миров, с учетом реалий нового времени. Их творчество свершается на ветру Времени, великого Абсолюта, а не в плену вялотекущих и угасающих дней, и с пониманием, что битье старой посуды надо закончить, чтобы потом не пришлось восстанавливать шедевры по их черепкам. Безысходность и уныние чужды новому направлению, поэтому оно особенно чтит тех своих предшественников, кто смог, даже находясь в трясине лжи, ужаса и отчаяния или в серой повседневности, проявить духовную стойкость и ясность взгляда и оставить нам в наследство образцы высочайшего искусства. Если говорить о наших литераторах XX века, то это Ахматова, Блок, Булгаков, Пастернак, Паустовский, Платонов, Рубцов, Шаламов, Ширяев и многие-многие другие.
Стремление быть авнгардным художником — любым способом и любой ценой — ведет к вычитанию смысла из созданного, лишению его нормальных человеческих чувств, к осквернению языка и, следовательно, к затруднению понимания нового искусства и к воспитанию отвращения к нему и к искусству вообще. Пустые залы выставок новейшего авангарда и нераспроданные завалы его литературы — свидетельства именно такого провала.
У человечества нет в запасе должного количества миллионов лет, чтобы дождаться того момента, когда из хаоса букв и слов и из белой мглы, путем их произвольного комбинирования, родится нечто, достойное обожания и превосходящее все, достигнутое осмысленным творчеством.
Современному творчеству должно быть присуще некоторое нетерпение: долгое выстраивание обстоятельств и срупулезная прорисовка ситуций, места действия и человеческих характеров настолько может отдалить зрителя и читателя от сути изложенного и намерений автора, что цель его творчества становится труднодостижимой для них. Поэтому: да здравствует стремление к лаконичности и к высказыванию от первого лица! Автор должен всегда присутствовать на сцене — в тексте своих произведений.
Безукоризненная гармония слога — как у Пушкина. Высокое страдание и радость — как у Блока. Прикосновение гения — как у Лермонтова к стихотворению Гейне ("На севере диком…"), в его осознании исходного текста совершенный романтизм соединился с грядущим символизмом. Страстность чувства, положенная в основу смелой поэтической речи, — как у декадентов России и Европы. Особый взгляд поэта на самые обычные вещи, вроде куста роз или дерева в ночи за окном, — как у Геннадия Айги. Безупречная и оправданная неожиданность каждой строчки, неординарность ее формы и содержания, — как у Андрея Ширяева. Все достижения предыдущей и современной поэзии, отечественной и зарубежной, — таковы главные источники для создания поэзии XXI века, достойной именоваться поэзией Платинового века в России.
Творчество есть результат волнения души, духовного мира человека.
Поэзия — это сгусток эмоций и переживаний прошлого и нынешнего времени, след размышлений о пережитом и предстоящем. Поэзии противопоказано равнодушие, оно может быть лишь мгновением в точке перехода от одних страстей или желаний к другим. Страстность поэзии возрастает с каждым новым веком ее истории. В значительной степени это справедливо и для других форм литературы и искусства вообще.
Поэзия, как нечто целое, более чем на 90% состоит из созданного прежде, в прошлые десятилетия и века, лишь небольшая ее часть отдана нынешней современности, но обращена она всегда — как в прошлом и в настоящем, так и в предстоящем — к будущим временам. Иначе она, да и все искусство, не стоила бы ломаного гроша и, тем более, трудов по ее созданию.