Главная
Издатель
Редакционный совет
Общественный совет
Редакция
О газете
Новости
О нас пишут
Свежий номер
Материалы номера
Архив номеров
Авторы
Лауреаты
Портреты поэтов
TV "Поэтоград"
Книжная серия
Гостевая книга
Контакты
Магазин

Материалы номера № 44 (352), 2018 г.



АЛЕКСАНДР БАЛТИН



ЭССЕ О ВЕЛИКИХ ЛЮДЯХ



Александр Балтин — поэт, прозаик, эссеист. Родился в 1967 году в Москве. Впервые опубликовался как поэт в 1996 году в журнале "Литературное обозрение", как прозаик — в 2007 году в журнале "Florida" (США). Член Союза писателей Москвы, автор 84 книг (включая Собрание сочинений в 5 томах) и свыше 2000 публикаций в более чем 100 изданиях России, Украины, Беларуси, Казахстана, Молдовы, Италии, Польши, Болгарии, Словакии, Чехии, Германии, Израиля, Эстонии, Ирана, Канады, США. Дважды лауреат международного поэтического конкурса "Пушкинская лира" (США). Лауреат золотой медали творческого клуба "EvilArt". Отмечен наградою Санкт-Петербургского общества Мартина Лютера. Награжден юбилейной медалью портала "Парнас". Номинант премии "Паруса мечты" (Хорватия). Государственный стипендиат Союза писателей Москвы. Почетный сотрудник Финансовой Академии при Правительстве РФ. Стихи переведены на итальянский и польский языки. В 2013 году вышла книга "Вокруг Александра Балтина", посвященная творчеству писателя. Постоянный автор "Поэтограда".



БЛАГОРОДНАЯ ДЕРЗОСТЬ ДАВИДА БУРЛЮКА

 

Футуризм не есть представление о будущем, план оного, но — устремленность в него, столь же бескорыстная, сколь и нуждающаяся в новом словаре.
Футуризм есть мечта, помноженная на энергию слова, без которого ни одна мечта не сможет обойтись.
Отсюда — мощное и лаконичное движение стихов Давида Бурлюка:

Колонны камень взнес
До голубых небес
Колонны камень дал
Мечтал
Мечтал
О высоте Дэдал!

Ибо именно о высоте все чаяния футуризма, а в будущем видится только высокое движение, только свобода от мещанства, отказ от бездны потребления (О! хоть бы краем глаза увидали б футуристы реальное будущее, убивающее любые мечты!).
Но поэзия подчиняется правде слова и его правилам, поэзия и призвана петь высшее, ибо, даже касаясь низшего — поднимает его.

Далеко от Кавказа, от Терека
И от крымской пьянящей волны,
Раскрылила златая Америка
Небоскребов взлетевшие сны!

Но жестокие сны угловатые —
Негде голову здесь опереть —
Лучше Руси далекой заплаты и
Отрубями пропахшая клеть!..

Однако и тут: в стихотворение, несущем нечто традиционное — масса нюансов, тонких штрихов, определяющих данность стиха не в меньшей мире, чем мечта и полет; здесь находит своеобразное выражение патриотизм — опять же без признаков корысти, свойственной нынешнему, профессиональному, добавляя красок к мерцающему разноцветно своду поэзии Д. Бурлюка.
Тут чуть ли не от Клюева нить протянута — к избяной, молочно-хлебной, заплатано-нищей, родной Руси.
А, может быть, футуризм нес в себе нечто от легенды о Китеже?
Мол, всплывет достославный град, воссияет новыми смыслами, и всем в нем найдется место, все смогут и выразить себя, и есть досыта…
Так или иначе Давид Бурлюк, играя словами и будучи совершенно серьезным, создает собственную громокипящую и лаконичную поэзию; создает размашисто и яро, прободая время, которое невозможно предвидеть.



АВИАТОР ПОЭЗИИ
ВАСИЛИЙ КАМЕНСКИЙ

 

О! роскошный урожай червонного золота — нет, вовсе не о банальном богатстве речь: о драгоценностях, что солнце щедро распределяет в мире, не обделив никого.
Звонкая поступь стиха подчеркивает счастье жить, вольность молодого задора, открытость сердца всему предстоящему:

Весело. Вольно. И молодо.
Все Мир Новый рожаем.
С солнца червонное золото
Падает урожаем.

Урожай бескорыстия и беспечности — умной, детской беспечности — обеспечивает стихи, и этот урожай не подвластен гниению.
Образ, возникающий во второй строфе стихотворения, неожиданно отсылает к евангельским текстам:

Будто дети — великие дети,
У которых сердца человечны…

Или заставляет задуматься — а есть ли взрослые на свете? Ибо кто они, имеющие паспорта и делающие деньги? Просто выросшие дети, не боле…
Стих Каменского бодр, подтянут и напитан энергией солнца — или счастья.
Стихи не ткутся и не льются — они куются, и молот здесь — больше интонация, чем мысль: интонация всегда неожиданная и свежая, как может быть свеж только что выпавший снег.
Сумма стихов Каменского рвется в будущее, не довольствуясь настоящим и мало завися от прошлого; и даже дымка пейзажа просвечена здоровьем бодрости, а не элегичностью крепкого возраста:

И ветер, заплетающий
Узоры кружев верб, —
На синеве сияющий
Золоторогий серп.

Авиатор знает нежность неба.
Авиатор верит в правду будущего.

Ибо если не она, если не пласты сияющего грядущего — к чему стихи?



ВЕРСИЯ ЯВИ
ВИКТОРА КРИВУЛИНА

 

Своеобразное толкование идеи России, данное в коротком стихотворении Виктора Кривулина, поражает: ибо идет не вглубь, а остается внешним (хотя внешнее это глубже всякой глубины): мол, идея эта — сама Россия: с ее ухабами, снегами, песней уголовной…

Деревья, усопшие в сером снегу,
и две одиноких вороны…
Идея России, насколько могу
проникнуть сознаньем за ровный,
открытый, казалось бы, даже врагу
остриженный холм уголовный, —
идея России не где-то в мозгу,
не в области некой духовной —
а здесь, на виду, в неоглядной глуши,
в опасном соседстве с душою
не ведающей, где границы души,
где собственное, где — чужое.

Тут отдает Достоевским: "Широк русский человек, я бы сузил…"
В стихах Кривулина все неприглядное, родное, то, с чем связаны люди его поколения, не мыслящие серьезных изменений…
Тут и "воздух заводской", и "бренные дома", и рабочая слобода, и дранные общаги: весь комплекс, определяющий, как может, жизнь.
Стих Кривулина запутан, как лабиринт, что казалось бы странным по отношению к петербургскому поэту — ибо прошпекты города провоцируют долгое дыхание и ясность, но лабиринты эти всегда туго начинены мыслью — или неожиданностью видения:

Брошенные в траву
оранжевые велосипеды —
будто выросли наперекор естеству
из мичуринской почвы и свежей газеты
лучезарные срезы плодов
просвещения и прогресса
осенью, посреди холодов,
среди остатков дачного леса,
где разбросаны корпуса
общежитий и кооперативные башни
высоко уходят — за поворот колеса,
а там за шоссе, в заовражье…

Многое вырастает, многое меняется — но так мало сущностных изменений в отечестве: и куда "бренным домам" до роскоши нынешних столиц!
Куда многим поэтическим "фокусникам", карабкающимся на Олимп (сильно полинявший и осыпавшийся в последние года), до неровных, нервных, таких зорких, таких особенных стихов Виктора Кривулина.



АЛМАЗЫ ЗВУКА
АННЫ ГЕРМАН

 

Перегруженный дневным щебнем, тупой суммой проблем, уставший от собственного сознанья — с постоянным смешением яви и мрака, теней и света, ассоциаций и ложных страхов — возвращался в одинокую берлогу: усталый, изрядно истрепанный, зачитанный жизнью, и… включал записи Анны Герман.
Чистая лазурь струилась в душу.
Или психику, или внутреннее устройство — омывала ее лучами правды и справедливости, тонкими тонами замечательного исполнения старых песен, столь далеких от мира суеты, от коросты проблем, от разных навязчивых, якобы необходимых дел…
Он слушал, слезы текли, он бормотал: "Да-да, снова мы оторваны от дома… Мы оторваны от него навсегда, как изолированы всеми пятью чувствами от миров, бушующих и ярко живущих совсем рядом, и ничего, ничего не сделать…"
И слушал, и слушал красавицу, чей нежный голос целебным медом ложился на расчесы и раны души (да-да, представьте, есть такая особая порода меда, более действенная, чем йод), и становилось легче… а потом: совсем легко: будто облако счастья, расцвеченное изнутри цветами более яркими, чем может предложить спектр, проплывало над ним, и — очевидным, ясным, как детство, понятным делалось, что все-все-все будет хорошо…



Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru