Главная
Издатель
Редакционный совет
Общественный совет
Редакция
О газете
Новости
О нас пишут
Свежий номер
Материалы номера
Архив номеров
Авторы
Лауреаты
Портреты поэтов
TV "Поэтоград"
Книжная серия
Гостевая книга
Контакты
Магазин

Материалы номера № 6, 2010 г.



Сайгонавты – пляшущие звезды


Стена в кафе "Сайгон", фото – Крис Ваксмут

Со слов очевидцев свое название легендарное кафе "Сайгон", расположенное на углу Невского и Владимирского проспектов, получило в конце 60-х от одного питерского интеллигента – физика Эмиля, "красавца еврейско-осетинского типа, ...всегда окруженного длинноногими девушками". Рассвет "Сайгона" поэтов, музыкантов и художников пришелся на первую половину 70-х, но в начале 80-х там еще кипела жизнь. Кто только не появлялся в этом кафе! Как пишет Юлия Валиева в книге "Сумерки "Сайгона", вышедшей в издательстве "Zamizdat" в серии "Творческие объединения Ленинграда" в 2009 году: "...кафе "Сайгон" в жизни Ленинграда конца 60-х – сер. 1980-х – явление уникальное". Его нельзя было сравнить с "Бродячей собакой" или парижским "Chat noir", так как "Сайгон" никогда не относился к разряду артистических кафе, где организовывались театральные и поэтические мероприятия. По своим неписанным законам, "Сайгон" начинал работать с 5 вечера, то есть именно в это время приходили завсегдатаи. До этого – отдельные приезжие и старики пили кофе. К вечеру группами собиралась творческая молодежь перед дверью кафе. Они беседовали между собой, прикалывались и смеялись. Потом входили и занимали свои излюбленные места. У каждого "сайгонавта" имелась любимая девушка, которая одной только ей присущим способом могла приготовить кофе. Например, Людмила или Стелла. Некоторые "сайгонавты" таскали чашки домой и хвастались потом, угощая друзей домашним кофе, что это – филиал "Сайгона". "Атмосфера в "Сайгоне" странным образом напоминала семейную, потому что люди, которые даже не были друг с другом знакомы, виделись там так часто, что возникало ощущение родственности, – пишет Кирилл Козырев, – вместе вкушали напиток, вместе курили, стреляли друг у друга сигареты и так далее..." Татьяна Суворова вспоминает, что "Сайгон" "... был не только и даже не столько удобным местом встреч за чашечкой крепкого кофе, но и тем самым местом, где мы чувствовали себя свободными. Свободными от условностей повседневной жизни, свободными в создании собственного образа, который сами же и поддерживали и который давал нам право на поступки, соответствующие этому образу. Иногда это приводило к тому, что у человека появлялось прозвище. Вот, например, Витя Колесников имел прозвище "Рупь двадцать". И потому, что ходил, припадая на одну ногу, и потому, что всегда просил в долг именно эту сумму. Все знали, что долг он никогда не отдаст, но, давая ему деньги, каждый мог почувствовать себя чуть-чуть Ротшильдом, чем Витя пользовался. Какие разные люди встречались в "Сайгоне"!.. Прак-тически каждый, кто приходил в "Сайгон" регулярно, становился причастным к своему особому кружку, к своей компании. И хотя жестких рамок, конечно же, никто не ставил – да и какие "рамки" могли быть в "Сайгоне", где все знали всех, – но неопределенные неписанные правила общения соблюдались".

Но главная роль "Сайгона" состояла в том, что это было место старта на вечер. После 7-ми разъезжались по квартирам, где засиживались до полуночи, просто общаясь, демонстрируя друг другу свое творчество – художественное или литературное. Чьи-то маленькие дети спали уже, не замечая шума, который производили взрослые. Они привыкли к нему. В то время, на смене эпох возникали семейные и дружеские союзы, люди-легенды, соответствующие духу времени и воспринимаемые другими, как символ свободомыслящего "Сайгона".

Здесь происходила масса встреч и знакомств. Сюда приходили И. Бродский и О. Григорьев с тетрадочкой стихов, которую мог открыть любому и почитать из нее.

Сюда приходили Евгений Вензель, Виктор Ширали, Борис Куприянов, Олег Охапкин, Михаил Генделев, Виктор Кривулин, Владимир Нестеровский, Михаил Юпп, Олег Григорьев и Геннадий Григорьев, Владимир Ханан, Евгений Звягин, Сергей Рейман. Очень любил "Сайгон" художник Коля Любушкин, который внешностью напоминал Карла Маркса. Заходил актер Миша Никитин.

"Весь тогдашний творческий "андеграунд" (слова такого тогда, правда, не слыхивали) бездельничал здесь, – вспоминает Анджей Иконников-Галицкий, – Виктор Кривулин и Елена Шварц, Виктор Топоров и Тимур Новиков, Борис Гребенщиков и Владимир Рекшан... Поэт Виктор Ширали втискивал это бестолковое сообщество в стихотворный ритм:

Ты подходишь к Сайгону,
Чтоб одному не стоять
Глаз на глаз с этим городом.

Литераторы, художники, музыканты, тогда молодые и безвестные, а теперь широко известные, узко известные или оставшиеся в вечном подполье, пили кофе и коньяк, стоя за высокими столиками, сидя на подоконниках, читали стихи, обсуждали творчество друг друга, передавали друг другу самиздатскую литературу... За ними десятками глаз и ушей следили штатные и нештатные осведомители КГБ. Ходили слухи, что в сайгонские столики (круглые и высокие, за которыми нужно было стоять) вделаны микрофоны и что все здесь произнесенное внимательно прослушивается в Большом доме".

Все эти люди занимались искусством, объединяясь на уровне своего понимания бытия, культуры, философии, политики. Им было не до борьбы с системой. Другое дело, что система, которая во всем предполагала диссидентство и заговор, брала их на заметку и вступала с ними в борьбу.

У Юлии Вознесенской литературные вечера проводились в коммунальной квартире. Собирался близкий круг. Встречали просто. Говорили о литературе, музыке, хороших знакомых, пили за прекрасных дам. Она была одна из тех, кто выступал за свободу искусства, равноправие женщины. Обычные вещи. Сравнила последнюю Конституцию с предыдущей, сделала какие-то замечания и села на 5 лет. Сначала ее сослали в Коми. Потом за нарушение режима (посещение Ленинграда) получила в 1977 году два года лагерей. В 1980-м году эмигрировала. Ее фэнтези последних лет с православным уклоном заставляют нас оценить ее как писателя и посочувствовать ее судьбе.

Владимир Окулов вспоминает, что в 1970 году он с женой Юлией Вознесенской жил недалеко от "Сайгона" на улице Жуковского, в коммунальной кв., на четвертом этаже. Была одна комната, разделенная перегородкой на две. В доме всегда был народ. Собирались в "Сайгоне", потом шли к ним. Иногда в комнату набивалось по 60 человек. Публика была артистическая, эмоциональная. Иногда возникали драки. "Нестеровский обычно долго не думал, хватал бутылку и по голове". Миша Мейлах занимался йогой. Постоит вниз головой минут 10 и приходит в себя. Миша читал поэзию французских трубадуров. Она была такая заумная, что никто ничего не понимал, кроме Натальи Лесниченко, которая утверждала, что понимает. Было полное ощущение богемы, если бы все не портила околосайгоновская публика. Соседи очень ругались, особенно когда однажды гости съели соседскую морковку. Было в то время двое маленьких детей. Окулов тогда закончил Театральный и работал в Управлении кинофикации на Владимирском,14.

Каждое утро проходил мимо "Сайгона", поэтому не мог не зайти, чтобы выпить кофе. В утренние часы там еще никого не было, собирались только к вечеру. В "Сайгон" приходило много людей, закончивших театроведческое отделение. Приходили знакомые из театра Ленсовет – Семенов, Барков. Шло общение. Кофе был очень крепкий. А двойной кофе подавали только своим. Каждый день что-то происходило. После "бульдозерной выставки" в Москве, прошли выставки неофициального искусства в Ленинграде. В 1974 году прошла первая фотовыставка в доме К. Кузьминского. Окулов увлекался фотографией и тоже принимал участие в этой выставке. Выставка называлась "Под парашютом", потому что весь потолок был завешан парашютной тканью. Окулов выставил 4 фотографии: Юлии Вознесенской, Виктора Ширали, Бориса Куприянова, Петра Чейгина. Это были обычные фото, без эффектов, но понравились публике и Окулов выиграл приз – тот самый парашют. Он рассказал еще о том, как однажды Игорь Синявин, Вадим Филимонов и другие вышли в день восстания декабристов на Сенатскую площадь, чтоб постоять у памятника, сняв шапки. И это не было бы политическим актом, если бы Филимонов не предложил развернуть плакат "Декабристы – первые диссиденты". После чего он и другие участники акции были задержаны милицией.

Борис Лихтенфельд вспоминает, что "Сайгон" был неким перевалочным пунктом на пути к Юлии Вознесенской на улицу Жуковского. Почти весь цвет поэзии "второй культуры" собирался там: Олег Охапкин, Виктор Ширали, Елена Игнатова, Петр Чейгин, Борис Куприянов, Юрий Алексеев. В начале 1980-х в "Часах" напечатали куприяновский роман в стихах "Время встречи". Борис Лихтенфельд и до сих пор считает его вершиной русской поэзии. Позднее, уже в 1989 году этот роман был опубликован Татьяной Горичевой в Париже. Там Лихтенфельд встретил впервые Владимира Эрля, который казался "не от мира сего". Борис вспоминает одну запомнившуюся прогулку в белую ночь с Юлией Вознесенской, Ольгой Корсуновой и Олефиром. Она закончилась в чьей-то мансарде гаданием на свечах с зеркалами.

Часто посещал "Сайгон" и Боб Кошелохов в своей неизменной шляпе и длинном кашне, – художник, впервые занявшийся изобразительным искусством в 1975-м году. В 1977-м он основал и возглавил группу "Летопись", ориентированную на западный экспрессионизм и особенно на примитивизм круга Ларионова. Это была попытка создания картины бытия, что в одиночку, по словам художника, невозможно. Туда входили Тимур Новиков, Нэлли Полетаева, Ирина Тихомирова и другие художники. Группа просуществовала до отъезда Кошелохова в Италию в 1978 году. Он жил напротив "Сайгона" со своей любимой женщиной Женечкой Горюновой, которая говорила о себе, что, в связи с работой родителей, выросла за кулисами БДТ. Многие его картины, к которым он относился небрежно, десятками раздаривая друзьям, она бережно сохранила. Потом уже он выставлялся в Германии, Голландии, Дании, Италии. И ни одной (ранее) – заметной выставки в России. Объяснение этому придумать трудно. Из Рима, заскучав, он навсегда вернулся обратно в свой любимый Ленинград. Город не отпустил. В Италии осталась девочка, дочка. Время от времени к нему подходили приезжие в "Сайгоне" и сообщали, что она пошла ножками. Виток судьбы завершался все в том же кафе.

Завсегдатаи "Сайгона" – две сестры и брат Тихомировы жили в Парголово. Ира никогда не думала, что станет художницей. После того, как закончила школу, она работала в ДЛТ. Боб Кошелохов учился в то время в мединституте на педиатрическом факультете, где познакомился и подружился с Ильей Тихомировым. Илья, познакомившись, в свою очередь, в "Сайгоне" с художником Валерием Клевером, стал приглашать его в Парголово. Так образовалась компания единомышленников.

Дом был с мансардой. Значительная площадь под крышей, скрипучая старинная лестница наверх. Все могли засидеться до утра, только Ира ровно в 11 всем говорила: "Спокойной ночи" и уходила. Гости часто опаздывали на электричку и ехали в Питер на такси. Боб иногда ходил до Питера пешком в сопровождении кого-нибудь. У Тихомировых собирались большие компании. Семья была хлебосольная. Несмотря на то, что жили бедновато, всех кормили салатом из капусты и клюквы, картошкой, сыром, пили чай. Илья во время разговоров всегда рисовал пейзажи и портреты присутствующих. Ира звала всех ночью на озеро любоваться звездами. Она их потом дарила друзьям, научившись этому искусству от Клевера.

Купались в озере. Там, где сейчас лают волкодавы, тогда еще вокруг стояли крохотные домики и летали парголовские уточки. Звуки электрички раздавались до 12 ночи, народу почти не было... Клевер стал приезжать чаще и внушать Вере и Ире, что они должны рисовать. Илья в то время дружил с известным иллюстратором детских книг Пахомовым и многому от него научился. Он уже давно чувствовал тягу к художественному творчеству. Вера, которую Клевер очень ценил, потом достигла больших успехов, стала изящным мастером. Когда Вера начала рисовать, Клевер сказал: "В ней все есть и ничему ее учить не надо". Она всегда была добросовестная, дотошная и приступала к работе только после предварительной подготовки к ней. Вера до сих пор реставрирует иконы и картины старых мастеров. Все Тихомировы считали себя учениками мастерской Клевера. Про их семью Клевер говорил, что в ней есть культурный ген.

Вера в то время работала в каком-то привилегированном парикмахерском салоне и считалась богатой за счет чаевых. Салон, кроме того, как и некоторые другие рабочие места в советское время, был площадкой фарцовки, где предлагались дефицитные тряпки. Этим многие жили в то время. Вера всех кормила, покупала краски, дарила деньги друзьям. Иногда собирались в "Сайгоне", пили кофе, а потом шли на Московский вокзал в буфет. Вера угощала своих друзей котлетками с кислой капустой, а потом отправлялись все вместе гулять по ночному городу.

Иногда денег не было ни у кого, а есть хотелось. Однажды взломали какой-то сундук с мамиными запасами в тихомировском доме. Приготовили обед. А мама пришла и устроила скандал. Она кричала на все Парголово, что ее дети грабители.

Клевер и его жена Лина жили бедно в первые годы после рождения дочери Карины.

Тихомировы их поддерживали.

Будучи трудоголиком, Клевер проводил иногда целые дни в мастерской. В то время он официально работал художником-оформителем. Соцреализм, но с элементами искусства, оставался иногда на керамических стенах питерских кафе или столовых. Это было необычно. Изломанные линии и колорит вносили элемент радости в серость советского интерьера. Многие жили в то время в коммуналках, мало кто имел свою жилплощадь. Скованность жилого пространства и ограничение художественной свободы со стороны властей предопределяли задачу – эмиграцию.

Клевер говорил, что он не политик, а свободный художник, и что все его творчество является одним циклом – полетом свободы. Он эмигрировал в 1977 году.

О его картинах написано много. Они или слишком реалистичные, или настолько закодированные, что трудно понять их смысл. Художники не любят раскрывать свои секреты. Боб Кошелохов, в отличие от Клевера, рассекречивал иногда свои тайны. Например, что картина написана только вчера, но для 70-х годов, чтоб уместить ее в определенный цикл.

Клевер создал цикл "Наши предки" ("Папа", "Мама", "Ребенок"). На первой картине он изобразил какого-то непристойного генерала, и пока Карина была маленькая, картину вешали вверх ногами, чтоб у девочки не возникало вопросов. Но дочери картина казалась странной, и вопросы, тем не менее, возникали. "Мама" была выполнена композиционно замечательно, но эпатажно и не салонно. "Ребенок" – маленький сморщенный лягушонок – висел в туалете. Как художник Клевер очень разнообразен. Это эксперименты от традиционно-изобразительных форм (пейзаж, натюрморт) до абстракции с элементами поп-арта. Сюрреализм ощутимо повлиял на его творчество. Своим учителем он считал Сальвадора Дали.

Но, в отличие от утонченного каталонца, сюрреализм Клевера довольно жесток, приземлен, социально очерчен и, тем самым, эмоционально более понятен.

Кирилл Козырев вспоминает о том, что в начале 70-х годов у него в гостях стали собираться обитатели "Сайгона": Игорь Синявин, Т. Белкин, Игорь Росс. Приходили Т. Горичева, Виктор Кривулин, Лев Руткевич, Илья Левин, Костя Кузьминский. Беседы и чтения послужили материалом для самиздатовских журналов "37", "Часы", "Обводный канал".

Константин Кузьминский – эпатажный потомок Льва Толстого уже в начале 1960-х годов стал развивать теорию "звукового стихосложения". Его заслуга – в составлении персональных поэтических сборников И. Бродского, Е. Рейна, Н. Еремина, Н. Рубцова, Г. Сапгира и других. Его квартира являлась центром неофициальной ленинградской культуры 70-х, где проводились литературные чтения, художественные выставки. Эмигрировав в США, в 1980-1988 г.г. он выпустил 10 томов антологии новейшей русской поэзии "У Голубой Лагуны". В 1987 году совместно с А. Очертянским и Дж. Янечеком составил сборник справочных и теоретических материалов "Забытый авангард: Россия, первая треть 20-го столетия".

Петр Брандт вспоминает о К. Кузьминском: "С мощной шевелюрой, с бородой и усами, он появлялся тогда в "Сайгоне" чаще всего в кожаных джинсах, в рубахе, расстегнутой до пупа, и с большим крестом на груди, и был похож на библейского пророка, шокирующего и пугающего мирных граждан тогдашнего советского города. Кто бы мог подумать, что спустя несколько лет, этот самый "городской ненормальный" вытащит всю эту компанию на свет Божий, предприняв титанический труд, сопряженный, к тому же, в то время, с немалой опасностью, по сбору и публикации на Западе практически всего, что было тогда ценно в неофициальной культуре... Антология ("У Голубой Лагуны"), где кроме стихов были многочисленные фотографии поэтов и художников андеграунда, сопровождаемые статьями автора, разошлась тогда по библиотекам и университетам всего мира, утвердив, таким образом, за неофициальной культурой России новый, признанный всеми, статус".

Всех поэтов, художников, литераторов, драматургов, музыкантов, а также лириков и физиков, собирающихся в "Сайгоне", нельзя отнести к ординарным обывателям. Если "культ безумия" был определенной нормой многих, то у самых талантливых "безумие" переросло, все-таки, в творчество. Иногда, правда, случалось и по-другому. Судьба легендарного Эмиля, "сайгоновского сумасшедшего", закончилась тем, что после развода с женой он вернулся из Израиля, и, обитая в районе "Сайгона", играл на гитаре и пел, прося милостыню.

Что касается ленинградского рока, то весь он, практически, сформировался в "Сайгоне". Можно назвать имена Б. Гребенщикова, В. Цоя, А. Шевцова, А. Муратова и многих других. Идея Сергея Курехина о том, что постмодернизм и все авангардные направления, надавив на культуру, разорвали все связи и что главная задача заключается в том, чтоб по-новому сцепить их, найдя в деструктивной культуре выход в позитив, – является откровением. Позитив этот, наверно, должен заключаться просто в творческих и человеческих союзах, в сплаве всех искусств, в самой идее объединять новое и необычное с традиционным и устоявшимся. Может быть, это и есть идея гармонии, сформированная негласно в вольнолюбивом "Сайгоне" на границе времен. "Только тот, кто носит в душе своей хаос, может породить пляшущую звезду".

Наталия ЛИХТЕНФЕЛЬД



Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru