Материалы номера № 3 (54), 2013 г.

Ты распыляешься в вечности,
Разрезая столбы имен,
Рассыпаются косы твои безупречные —
Капли масла над сиплым огнем.

Лопнули стекла над лавой забвения,
Кончилась песня, которой не было.
Кратер вулкана — могильная ванна презрения
Вечности к людям, рожденным небылью.

Ты не родишься уже, не воскреснешь памятью,
Бросишься в дебри, навстречу Взрыву,
Душа твоя — ноль, за пределами древнего пламени.
Тает над вечностью жизни глыба.

Разбилась о гальку машина времени,
Резво промчавшись до края прошлого,
За шторами Взрыва погибли мгновения,
Камень безвременья выел неточности.

Где твои волосы? В ванне пламени.
Где фотографии? В жадности ночи.
Где все родные? Давно, безымянные,
Канули вместе в отчаянье точки.

Годы, в которых жила ты, любили тебя,
Но и время съедается Взрывом,
Нежно родившим секунды и метры тогда,
Когда ночь распоролась огнивом.

Я же знаю, что было в тебе обаяние,
Много наивной любви и беспечности.
Знай же: любовь — отголосок страдания;
Чувства — лишь красные карточки вечности.

Смерть расступается лишь перед волей,
Лишь перед теми, кто полон сущности,
Лишь перед теми, кто мыслит не болью,
Но видит изнанку минутности.

Руша хрустальные вазы имен,
Ты рассыпаешься клетками ребуса,
Быстро уносит тебя кровожадный вагон,
Разрезающий песню, которой не было.

На тяжелом, подбитом небе
Воздвиглись опасные стены туч,
Мое созерцание режет пепел.
И взгляд разбивает погибший луч.

Я сижу на скамейке. Остывший костер
Овеяли жидкие локоны света,
На сад наступает соседний бор
Смолистым дурманным летом.

Сквозь яблони листья сочатся лучи,
Но тучи грозятся им сталью погони,
Отдельные клочья — зари палачи —
Стреляют по свету на дыма склоне.

Глаза же впитались в отходы огня,
Сметая и свет, и жестокие тучи,
И мертвые веточки солнца, остатки дня,
И наводнение сосен сквозь дым пахучий.

Смотрю на руины древесных анналов.
Забыл о дожде и минутном течении,
Чтоб раствориться под ветками птичьих причалов,
В золе расписаться в любви получении.

Выхожу в сад посреди ночи,
Посыпаю лоб звездами,
Пью и жую тишину многоточий,
Рассыпанных по небу гнездами.

Я устал от ночных одеял беззвучия,
Ватного сельского штиля,
Но и пищи другой не приемлю, измученный
Шумом столичной пыли.

Разбегается иней по веткам,
Холодеют земля и небо.
Я бегу по осенним заметкам
На зимние пашни Феба.

Я бежал по замерзшим лужам,
И смотрел на застывшие волны рассвета.
Был удав снегопада зимой разбужен,
И все же я крикнул июлю: «Где ты?»

Одинокое размышление в комнате.
Ожидание неизвестной работы.
Голоса из минувшего стонут: «Полноте!
В этом мире — одна зевота,
Листья в окне прилипли к стеклу,
Растянувшись в экране от скуки,
Так и ты распростер поутру
По столу безразличные руки.
Полноте! В топях рекламных наростов,
Не изменится мир вовек,
Раны рутины затянет короста,
Вязкой подушкой замкнется бег.
Каждое солнце найдет свою тучу,
Каждая молния — громоотвод,
Если же мир тебе не наскучил,
Знай же: настанет и твой черед».
Поднял я голову, злясь на предательство.
«Что вам известно о мире?
Если ж подчас и наскучит, я взял обязательство:
Буду миры создавать другие!»

Гиганты-деревья бросали руками,
Комок из ветров, словно мяч,
Золотистой листвы порождали цунами,
Петлявшее в жилках дач.
Я приехал сюда из бетонной долины,
Искусственных гор под надзором шпилей.
Тишина осознаний важнее, чем мины,
Взорвавшие воды штиля.